Женщина, спутница обоих, была, в отличие от них, почти совсем трезва. И еще что бросилось Тане в глаза — она выглядела совсем не расслабленной (как все в М., кто имел отношение к футболу, в тот день, ночь и вечер), а, напротив, весьма напряженной: губы плотно сжаты, брови нахмурены. В тот момент Татьяна списала суровость в ее лице на состояние спутников — кому охота, спрашивается, быть нянькой при двух пьянотах? Судя по кольцам на безымянных пальцах, толстый и самый невменяемый был ее муж, а вот что тут делал второй — болезненно худой, с болезненными глазами?
Причем эта молодая дама, лет тридцати с небольшим, была настоящей русской красавицей: высокая, статная, с хорошими руками и плечами, с пышной гривой волос и с мощными, несколько грубыми, но очень правильными чертами: большим ртом, точеным носом, ослепительными глазами. На нее поглядывали все мужчины вокруг — но никто, включая англичан, которым море по колено, не смел даже заговорить с ней. Чувствовалось, что она знает себе цену — и цена эта высока. «Вот женщина в русских селеньях! — мелькнуло у Татьяны. — Охота ей была таскать с собой этих двух пьяных засранцев да и вообще связываться с тем толстым идиотом! Ладно, первый — муж, а второй ей кто?»
А толстяк все цеплял сегодняшних победителей, бормотал нечто уж совершенно несвязное. И тут дама, наконец, подала голос — тихо, но до чрезвычайности строго произнесла: «Гарик, ну-ка немедленно прекрати!» — и толстяк тут же увял.
С громадным трудом, чуть не срываясь, гости из-за Ла-Манша, наконец, один за другим преодолели высокие ступеньки и загрузились в вагон.
За ними последовала странная семейка из трех персон.
Отчим тем временем стоял на перроне в сторонке, чтоб никому не мешать, и покуривал. После сегодняшнего насыщенного дня он слегка сдулся. Еще бы! Столько событий и впечатлений! Шашлык и раки с англичанами на правом берегу, потом матч, и теперь — отъезд среди ночи. А ведь лет Валерию Петровичу ох немало — и все они стали теперь заметны на его лице и обрюзгшей фигуре.
Таня тоже не спешила садиться в поезд — приятная ночная прохлада освежала после длинного жаркого дня. Девушка с любопытством рассматривала подходивших пассажиров.
Оказались в их вагоне и трое вездесущих китайцев с одной китаянкой; и необычная компания из трех интеллигентных старичков, лысеньких и седых, с мальчиком лет двенадцати — видимо, внуком одного из них. Появились здесь и двое брутальных, коротко стриженных (но с окладистыми бородами) парней, похожих на исландских болельщиков, — но нет, то были не скандинавы, говорили они по-русски и татуировками были покрыты отечественного извода, все больше на языческо-героическо-славянские темы. Ждал своей очереди и одинокий молодой человек, высокий и очень красивый, и грустная молодая и очень милая пуэрто-риканская парочка.
В итоге латиноамериканцы как раз достались в соседи Валерию Петровичу и Тане. А купе им выпало самое крайнее, беспонтовое, у туалета. Впрочем, надо отдать должное проводницам Любови и Наташе, а также ОАО «РЖД» (или, в трактовке отчима, МПС): из мест общего пользования совершенно не пахло и дверь там не грохотала.
Пуэрториканцы немедленно забрались на верхние полки. Таня опустила для них плотную шторку, прокомментировала с улыбкой: «Чтобы создать у нас романтическую атмосферу», — латиноамериканцы посмеялись и почти сразу уснули. А Садовникова поинтересовалась у отчима: «Валерочка, а почему ты с ними по-испански не разговариваешь? Ты ведь знаешь язык прекрасно».
Отчим пробурчал в ответ: «Никогда не надо выдавать лишнюю информацию».
Татьяна заправила постели ему и себе с присказкой: «Феминизм феминизмом, а есть вещи, которые женщины изначально делают лучше мужчин», — и отчим немедленно переодел свое тело в пижамку и отдался в объятия Морфея.
Падчерица еще сходила, заказала у проводниц чаю. Попутно осмотрела, кто как разместился. Двери купе, накалившихся в течение дневной стоянки под солнцем, во всем вагоне были раскрыты, и девушка с любопытством посматривала, кто где расположился и что поделывает.
В купе рядом с ними оказалась давешняя троица: красавица-девица плюс двое мужчин — толстый пьяный да худющий с малахольными глазами. К ним в довесок поместили одного англичанина. Остальные четверо гостей с Альбиона заняли купе по соседству. Они не то чтобы угомонились, но завод и у них, похоже, кончился, и они угасали над пластиковыми бутылями доброго жигулевского пива.
Еще одно помещение заняли китайцы. В следующем обосновались старички с ребенком. Мальчик уже тихо спал на верхней полке, а пенсионеры разложили на столике снедь и чинно обсуждали шансы и сильные стороны российской сборной в предстоящем матче с Хорватией.
Остальные купе заняли двое неформалов — поклонников Перуна и разные люди, с бору по сосенке, все мужички, в том числе тот красавчик, который, как обидно, на Татьяну не обратил ни малейшего внимания.
Когда она возвращалась к себе, произошла еще одна неприятная история.
Толстый пьяный мужик (тот, что в компании с красавицей-женой) чем-то в вагонном коридоре задел татуированного «славянина». (Начала свары девушка не слышала.) «Язычник» разозлился. Произнес тихо, но отчетливо угрожающе: «Будешь тут мне выступать — перо в бок получишь, понял?» Красотка-жена выбежала в коридор, зашипела: «И впрямь, Гарик, хватит уже! Всех достал! Пошел спать!» И тот покорно потек в купе.
Постепенно все угомонились.
Таня включила ночничок и выпила свой чай. Отчим на соседней лавке самозабвенно храпел. Примерно с такой же силой кто-то храпел из соседнего купе, вероятно, тот самый жирный алконавт — толстые люди склонны спать шумно.
То ли от этих звуков, то ли от многочисленных впечатлений дня, то ли от выпитого чая Татьяне не спалось. Пару раз она выходила в коридор. На улице уже светало — июньские ночи коротки. Все в поезде дрыхли — Морфей одолел даже самых заядлых. В некоторых купе двери были не заперты, в других и вовсе полуоткрыты, но спали, казалось, все. Но, наконец, сон таки сморил и Садовникову.
А когда она, наконец, заснула — казалось, не прошло и минуты, — благостную тишину вагона прорезал дикий крик.
5
Ей, похоже, все-таки удалось забыться капитально, потому что в первый момент Татьяна не могла понять, где она. Что происходит? Кто кричал? Потом, в несколько секунд, пришло осознание: поезд. Болельщики. Возвращаемся в Москву. Но что случилось?!
Вверху заворочались костариканцы. На соседней койке проснулся отчим. Не крутился, не сопел, только спросил удивительно трезвым и не заспанным голосом: «Таня, ты в порядке?» — «Да».
А она уже вскакивала, быстро натягивала шортики.
Поверх майки накинула тунику и выбежала в коридор.
Крик не повторялся, но его сменил женский плач, почти вой. Доносился он из соседнего купе. Дверь туда была полуоткрыта.
Таня заглянула внутрь. На нижней койке навзничь лежал все тот же толстый мужчина. В грудь его по рукоятку был всажен нож. Вся постель залита кровью. А около безутешно рыдала, спрятав лицо в ладонях, красавица-жена.
