— Может, чем пособить, бабушка?
— Бабушка твоя уже в могиле, почитай, лет десять, — буркнула колдунья. — Дед туда еще раньше отправился. Так что меньше разглагольствуй, милок. Почем посуда-то?
Удивленный продавец назвал цену, и старуха, достав из кармана грязного передника деньги, кинула на прилавок:
— Держи, касатик.
Купец взял монеты с брезгливостью, пересчитал, удостоверился, что все совпадает, и отвернулся от нее, ища глазами других покупателей. В худую жилистую руку старухи вцепилась Марфа и запричитала:
— Бабушка, родненькая, детишки мои заболели, лихоманка проклятая одолела, пособи, какие угодно деньги заплачу!
Колдунья одернула руку и презрительно бросила:
— Сказала я твоему муженьку, девушка, что не свое он взял, отсюда и все беды. Ежели вернет назад ту штуковину, что басурманским колдуном заговорена, выздоровеют твои деточки. Ежели нет — и снадобья мои не помогут.
Глубокая морщина, словно трещина, прорезала гладкий лоб Марфы.
— Григорий взял чужую вещь? — спросила она, удивленно моргая глазами. — Да как такое возможно, бабушка? Муж сроду чужого не брал. Не вор он, ты что-то путаешь.
— Да не крал он, — пояснила колдунья с неохотой. — Хозяин потерял — он поднял. Была бы другая вещица — стал бы сам хозяином. Но попалась ему заговоренная. Через это и дети захворали.
Марфа прижала прохладные ладони к пылавшим щекам.
— Значит, — с трудом выговорила она, — ежели Григорий вернет то, что взял, деточки поправятся?
— И жить будете долго и счастливо, — пообещала старуха и махнула рукой. — А теперь иди восвояси. Пора мне.
Не заставив себя упрашивать, женщина бросилась домой. Сумрачный, Григорий ходил из горницы в горницу. Детям становилось все хуже и хуже.
— Гришенька, родимый, — Марфа с порога упала ему в ноги, — соколик мой ясный, умоляю тебя: верни басурманскую вещицу, которую нашел, хозяину. Не стоит она жизни наших детушек.
— Значит, старая ведьма сказала тебе про саблю? — спросил он без удивления.
Она замотала головой:
— Про саблю ничего не ведаю. Лишь про вещичку заговоренную знаю.
— Она и есть та вещичка. — Григорий вышел в другую комнату и через мгновение вернулся с саблей. — Вот, гляди. Жалко мне с ней расставаться. Представь, продали бы мы ее какому-нибудь купцу и дом бы новый построили. — Он поднял оружие над головой, и оно призывно сверкнуло всеми цветами радуги. — Гляди, красота какая.
Марфа зажмурилась.
— Убери ее, проклятущую! — закричала она. — И смотреть не хочу. Сабля бесовская тебе дороже малых детушек. — Она хотела еще что-то добавить, но в комнату вбежала испуганная Палашка.
— Совсем плохо детушкам! — прошептала она и опустилась на пол. — Кажись, отходят.
Марфа, зарыдав, бросилась к детям, а Григорий, быстро завернув саблю, выскочил из дома.
«Не успею, — подумал он, почти бегом направляясь в поле. — Дорога дальняя. Заберут на небо моих детушек».
— Григорий, это опять ты? — Василий снова нагонял его, сверкая черными глазами. — Опять на поле сражения?
— Подвези, Василий. — Григорий в мольбе протянул ему руки. — Жизнь человеческая решается.
Купец хитро посмотрел на него:
— Чья жизнь?
— Детей моих, — простонал Тюжев. — Поехали, прошу. Дорогой все расскажу.
— Садись. — Василий подождал, пока Григорий заберется в повозку, и погнал лошадь.
— Вижу, неспокойно у тебя на душе, — начал он. — Я это сразу заметил, когда ты на поле боя искал что-то. Дорогая вещь, да? Это она у тебя под мышкой?
— Она, проклятая. — Тюжев развернул холстину, и ханская сабля предстала во всей своей красе. Лучи солнца заиграли на драгоценных камнях рукоятки, и Василий зажмурился:
— Красота-то какая! Похоже, супостатова. Наши оружейники таких не делают.
— Точно, думаю, самого Девлет Гирея оружие, — отозвался Григорий. — Другим не по карману.
— Это верно, — заметил Василий и с интересом посмотрел на воина: — Что делать с ней собираешься? Куда везешь?
— А туда, где нашел, — буркнул Тюжев. Лицо купца вытянулось от изумления:
— Да ты в своем ли уме?
Григорий промолчал. Василий придвинулся к нему и схватил горячими длинными пальцами его ладонь.
— Гриша, продай саблю мне! — зашептал он горячо, лихорадочно. — Негоже пропадать такому добру. Дураком будешь, ежели такое богатство в поле бросишь. Хан, чай, тебя там не дожидается.
— Ты не все знаешь, Василий, — ответил Тюжев, пристально глядя в черные глаза. — Сабля не простая — заговоренная. Хотел я с ней поступить точно так, как ты посоветовал, — и не тут-то было. Детушек моих болезнь свалила. Не терпит сабля другого хозяина, будет Девлет Гирея ждать сколько потребуется. А остальным несчастья приносить. Нельзя тебе ее брать. Бесовская в ней сила таится.
Василий захохотал, и в ответ на его громкий смех вороны разразились карканьем.
— Ой, уморил, — он ерзал по телеге, бил себя по бокам, — ой, уморил. Сабля бесовская… А хотя бы и так, — купец вдруг посерьезнел, — все равно от нее не откажусь. Я, Григорий, ни Бога, ни черта не боюсь. С чертом даже больше дружен. Ничего он, проклятый, мне не сделает. Ежели я тебя убедил — по рукам!
— Не могу я человека под погибель подвести, — артачился Тюжев.
— Ежели человек сам этой погибели хочет? — допытывался купец. — С такой саблей и умереть не страшно. Впрочем, шутка это. Не думаю я умирать. Давай саблю — и иди восвояси, позвякивая монетами.
Словно пчелиный рой, пронеслись в голове Григория разные мысли. Может быть, отдать саблю Василию, который обещал заплатить, и забыть обо всем? Однако голос разума вклинился в раздумья: «Этот купец ничего не видит, кроме наживы. Продашь ему саблю — сгинет где-нибудь от рук злодеев. Нет, нужно принести оружие на то место, где его взял, а потом как Бог распорядится».
Григорий покачал головой, тяжело вздохнув:
— Продал бы я ее тебе, Василий, ежели б не уверовал в неприятности, которые она приносит. Нет, давай постараемся вернуть ее хану. Кто знает, может быть, он уже шлет гонцов к Туле.
Купец отвернулся с досадой. Верхняя пухлая губа приподнялась в оскале, обнажив ровные крепкие зубы. Немного помолчав, он кивнул:
— Что ж, Гриша, твое дело. Все равно садись, свезу тебя, куда пожелаешь.
