Жанна не стала спорить. Она стащила сапоги и начала растирать нывшие пальцы, холодные как лед. Вскоре в сарай забежал Андрей, тоже промокший, но радостный.
— Меня спасла сломанная ветром и упавшая на островок старушка ель, — доложил он, словно женщина была его начальником. — У нее толстые стволы, образовавшие углубление, совершенно сухое. Там я и развел костер. Картошки у нас нет, но тушенка и хлеб спасут от голода. К сожалению, на этот раз не попалось никаких болотных ягод, но черный чай еще остался.
— Отлично, — блаженно отозвалась Жанна. — Ты знаешь, у меня появился аппетит. Это здорово!
— Здорово! — кивнул Андрей. — Ужин скоро будет готов.
Он вытащил из рюкзака одеяло и расстелил на полу.
— Ложись, доски отсыревшие и холодные.
— Спасибо тебе, — с чувством ответила женщина. — За все спасибо.
Она улеглась на колючее одеяло, пахнувшее сыростью, чуть не задремала. Голод мешал уснуть. К счастью, Ломакин действительно скоро принес еду, и они с жадностью вцепились зубами в хлеб.
— К сожалению, у нас одна банка тушенки на двоих, — констатировал мужчина. — Осталась еще одна, это на завтра. Не беспокойся, с такой скоростью, с какой мы преодолели расстояние сегодня, завтра мы выйдем к реке. Возле нее несколько деревень, и нам подскажут, как скорее дойти до речной станции.
— Но до этого нам еще придется погулять по болоту. — Жанна вздохнула и нервно глотнула.
— Разве ты этого боишься? — удивился Андрей. — Поверь, в борьбе за выживание на болотах ты стала специалистом не хуже меня. Ничего более сложного преодолевать не придется. Немного поползаем по жердям, потом пойдем с шестом. А там уже не за горами река и твердая почва. Думаю, часам к четырем мы должны отыскать какую-нибудь деревеньку.
— Здорово, — отозвалась она и зевнула. — Спать хочется, даже чаю не буду. Налей мне, если тебе не трудно, воды.
— Да, конечно. — Ломакин плеснул в пластиковый стаканчик. Жанна выпила и отставила его в сторону.
— Боже мой, — прошептала она и закрыла глаза.
Андрей с улыбкой посмотрел на спутницу, укрыл вторым одеялом, решив, что на куртке тоже можно спать, и вышел на улицу. Дождь уже кончился, и он порадовался этому. Долгий нудный дождина способен превратить в непроходимые болота еще пару гектаров земли. А им это ни к чему. Потянувшись, он поднял камень, бросил в трясину, сразу издавшую неприятное бульканье, и вернулся в сарай.
Глава 38
1572 год. Крым
Хмурый Девлет Гирей сидел на троне, окруженный преданной свитой. Недавно прискакавший гонец передал слова Ивана Васильевича, и они повергли его в гнев и растерянность. Как, этот русский царь, который еще недавно с позором оставил столицу, посмел ему, великому господину, так ответить? Без всякого почтения к его заслугам? Верно говорили его мирзы и князья: не нужно было сворачивать на Рязань. Остался бы в Москве — захватил бы трон. Кто знает, может, и сабля бы нашлась. Может быть, Иван IV лжет, что нигде не видал ханской печати. Как можно верить такому царю?
— Что думают по этому поводу мои верные люди? — глухо спросил он, выдернув седой волос из бороды. Мустафа-ага, совсем сгорбленный болезнью, которая точила его поясницу, как жук-короед, тихо ответил:
— Проучить его надо раз и навсегда. Не уважает он нас, в грош не ставит. Мое слово такое: обратимся за помощью к турецкому султану, пусть даст янычар в подмогу. Соберем огромное войско и двинемся на Москву.
Мирзы заговорили, кивая головами, их расшитые золотом халаты блестели в лучах солнца.
— Точно, надо Ивана проучить. Только обещай нам, великий хан, что на московский трон сядешь. Иначе никогда мы от Москвы не отделаемся и Астрахань не вернем.
Девлет Гирей слушал их внимательно, слегка наклонив голову, но прежнего задора не чувствовал. Годы брали свое. Несмотря на великую победу, он сознавал, что уже не тот, что с трудом взбирается на коня и держит в руках лук. Сможет ли он повести огромное войско на Москву? Хватит ли сил руководить боем? Но, снедаемый гневом к русскому царю, он словно чувствовал второе дыхание. Как бы прочитав его мысли, скрюченный Мустафа-ага прошептал:
— И саблю наконец вернешь. Чует мое сердце: ее можно добыть, только захватив трон.
Хан поднял руку, всю испещренную голубыми надутыми венами. Сколько раз вот так приходилось принимать решение, опасаясь ошибок и бессмысленных жертв! Он всегда знал, что за ним вечно наблюдают и ведут счет его промахам.
— Надо все обдумать. Завтра сообщу свое решение.
Его чуткое ухо уловило ропот недовольства. Он знал, что некоторые мирзы хотят сместить его, поставить правителя помоложе. Повысив голос и сверкнув глазами из-под нависших бровей, Девлет Гирей повторил:
— Завтра сообщу свое решение.
Все разошлись, кроме Мустафа-аги. Верный визирь наклонился к нему.
— Зря ты сразу не ответил положительно. Не нужны нам сейчас распри в государстве.
— Оставь меня, мой верный визирь, — прошелестел хан. — Дай побыть одному. Подумать мне надо.
— Хорошо, да хранит тебя Аллах! — Мустафа-ага вышел, покряхтывая. Вскоре и Девлет Гирей покинул покои и отправился на конюшню. Миновав ханское куполообразное дюрбе — небольшой мавзолей, где были похоронены его предки и родственники, в том числе и те, с кем расправились по его приказу, он с удовольствием вдохнул запах тысячи розовых кустов, заботливо оберегаемых его садовниками. Как всегда, его успокаивал не только аромат цветущих растений, но и журчание любимых фонтанов. Как он обожал дворец, считал своим детищем и — будь его воля — давно бы засел в нем, не покидая ни на минуту. Придя на большую конюшню, он приказал старшему конюху оседлать самого смирного коня, боясь, что слабеющие руки уже не справятся со своенравным жеребцом. Конюх оседлал Бельбека, тихого и послушного, как ягненок, помог хану залезть в седло и проводил до ворот. Выйдя на пыльную дорогу, Девлет пришпорил коня, и Бельбек помчался рысью в горы. Хан гнал коня к пещере, в которой когда-то спрятал самое важное сокровище в своей жизни. Конечно, он знал, что его там давно нет, но какая-то сила направляла его, требовала, чтобы Девлет Гирей вновь оказался под склизкими сводами. А вот и место, где он когда-то встретился с дервишем — площадка, со всех сторон окруженная горами. Хан соскочил с Бельбека, привязал его к острому выступу скалы, и, приставив ладонь к глазам, защищая их от солнца, посмотрел вдаль. Прозрачное голубое небо нависало над острыми хребтами гор, кое-где покрытых зеленой растительностью, неизвестно как цеплявшейся своими сильными корнями за гладкую поверхность. Девлет Гирей подумал, что пейзаж его родины, Крыма, — самый красивый на свете, несравнимый даже с Константинополем. А что красивого в Московии? Бесконечные поля с запахом скошенной травы и полыни или дремучие леса с топкими болотами, полными комаров?
