Николай Гоголь писал: «Редкая птица долетит до середины Днепра», а Юрий Нагибин, говоря об ЭШ, замечает: «Редкий итальянец, работающий или учащийся в России, возвращается на родину без русской жены. Может быть, потому что с России нечего больше взять?» Юрий Нагибин не только описывал, но и рисовал характеры людей.
Почему же нечего взять? Вот, например, Юрий Гагарин – первым полетел на белом космическом корабле «Восток» вокруг Земли, а Эвелина, даже опередив первого космонавта, поплыла на белом морском пароходе на Запад – из Одессы в Милан со своим итальянским мужем. Это были два эквивалентных по значимости события мировой истории: потому что уехать из СССР в капиталистические джунгли было в то время равносильно полету человека в космос!
Но отъезд ЭШ на белом морском пароходе не был «белым и пушистым». Родной отец, «любовный космополит» – первый раз женатый на американской немке, а второй раз на русской столбовой дворянке, – боялся, что может быть обвинен во всех семи смертных грехах. Поэтому для страховки он написал письмо «куда надо» о том, что его дочь хочет променять соц-рай на кап-джунгли. ЭШ вызвали «куда надо», но не сослали в Сибирь, так как нравы со времен «отца народов» слегка помягчели, а стали отговаривать. Однако быстро поняли, что «девушка с характером» и готова ехать за любимым человеком, как декабристка, хоть в Сибирь, хоть, как Гагарин, лететь в космос. Но ехать «декабристке» предстояло не в суровую Сибирь, где уже отсидела более 10 лет почти вся семья Мюллеров, а в «Белла Италию», и от нее отстали. Возможно, «там, где надо» подумали: «яблоко от яблони недалеко падает» и ЭШ, как ее дедушка и бабушка Мюллеры, едет в Италию строить «светлое будущее для всего человечества». Они были не далеки от истины: ЭШ строила в Италии «светлое будущее», но не для всего человечества, а для мира людей искусства.
А до того «любовный космополит», слегка подзабыв с возрастом, что «любовь не знает границ», но еще хорошо помнящий борьбу «отца народов» с «безродными космополитами», запер дочь дома в надежде оградить ее от любимого. Однако благодаря Ксении Муратовой – подруге из МГУ, куда принимают, как известно, самых талантливых, веселых и находчивых, юная Джульетта выбралась через окно, под которым наш Ромео пел серенады, и упорхнула к любимому в одном домашнем халатике и без документов. Любовь не знает границ и не проверяет документы!
Будем считать, что все эти «временные трудности» были еще одним испытанием и не чем иным, как «налогом на свободу». Как писал Евгений Рейн в стихотворении, посвященном ЭШ: «Белладонна, стиха портниха, чей ты выплатила налог?»
Этот налог на свободу в жизни – без «диктатуры пролетариата» и в творчестве – без «диктаруры рифмы», на возможность писать свободным стихом, ЭШ будет платить и дальше – всю оставшуюся жизнь. Стремление к свободе и в жизни, и в стихах составляет основу ее личности.
Тирания любой диктатуры невыносима для ЭШ: она отвергла диктатуру отца – стала общаться с ним только после его смерти и даже устроила в Милане выставку его работ. Она отвергла диктатуру пролетариата, уехав еще студенткой из СССР.
Она отвергла диктатуру брака, родив единственного сына между первым и вторым браком. И это в консервативной, католической Италии 60-х годов прошлого века, где за измену мужу жену могли посадить в тюрьму. Нравы, правда, сильно помягчели со времен средневековой инквизиции, и женщин, слава богу, уже не сжигали на кострах, как в «старые добрые времена».
Она, наконец, отвергла диктатуру рифмы, вернувшись в русский язык, но продолжая писать на нем свободным стихом. ЭШ, оказавшись в чужой языковой среде, нашла в итальянской поэзии убежище и в нем близкие души: Данте и Леопарди, д'Аннунцио и Дзандзотто. Но приток другой мировой поэзии влился со стороны итальянского берега и питал ее в зрелые годы: Эмили Дикинсон и Эзра Паунд, Эдмонд Жабес и Пауль Целан, Фернандо Пессоа и Дерек Уолкотт.
А в русскую поэзию она, блудная дочь, вернулась, следуя концепции Ницше «вечного возвращения». При этом смены языка, как таковой, не произошло, просто эстетические знаки Италии проросли сквозь безразмерность России, способствуя кристаллизации сознания или, лучше сказать, – его становлению.
И только от тирании одной диктатуры она никак не может освободиться всю жизнь: от диктатуры таланта, который вечно не дает ей покоя.
ты сказал мне: поэт – тиран
ты прав: он себя убивает сам
ты прав: он сам себе тиран
самостоятельность смерти
отличает его от черни
смерть есть свобода поэта
от двуликой сути завета
от рока поэтова «Я»
ЭШ оказалась в Милане в хрущевскую оттепель, когда отдельных советских деятелей искусства стали немного выпускать за границу. Она стала «Русским домом в Милане» – тем самым «светлым будущим» для близких ей людей культуры.
Но стихи на русском ЭШ начала писать, как ни странно, в Нью-Йорке в середине 80-х.
Возможно, здесь сказалась смена языковой среды, фрейдовский эффект вытеснения, прорыв блокады с итальянского на английский и понимание того, что есть другое небо. Высокое, пространственное: небо расстояний, небо над ризомой. И небо это – общее небо Милана – Нью-Йорка – Москвы! А под ним – русский язык.
Петербург первым открыл ЭШ как поэта, и открытие произошло на неделе современной итальянской музыки. Потом Ю. Нагибин и Е. Рейн устроили ей творческий вечер в ЦДЛ – и «Остапа понесло»: были опубликованы три тома «Эхо зеркал», «Иероглиф бесконечности», «Археология поэта. Словарь образов Эвелины Шац» (авторы А. Голованова, В. Калмыкова, Г. Кулакин, рецензенты: И.В. Бестужев-Лада и М.Л. Гаспаров, изд-во «Русский импульс», Москва, 2005).
ЭШ в конце концов сама подвела итог своей родословной и ответила на вопрос «Кто Я в этом мире?» в поэме «PROEMIO» (1995–2015), недавно опубликованной в Италии в маленькой изысканной книжке-билингве с иллюстрациями русско-канадской художницы Марины Поповой. В Москве готовится новое рафинированное издание «PROEMIO» на этот раз с иллюстрациями Василия Власова и текстом Виктора Коркия.
«Я – не еврейка:
ни по религии
ни по традиции
ни по восприятию
ни по культуре
разве что только
по преследованию
Я – не немка:
ни по отчеству
ни по традиции
ни родом
разве что только по доле
лингвистического участия…
Я – не американка
разве что только
по рождению в Филадельфии
моей матери…
Я – не венгерка…
Я – не австрийка…
(ЭШ имеет в виду Австро-Венгерскую империю, где родились ее немецкие дедушка и бабушка. – М.Я.)
Я – не русская. Если бы я не была ею кардинально, своей манерой быть, философией родного, то бишь эмоционального пейзажа, принадлежностью к определенной материнской утробе – суть язык русский (культура) со своим необъятным комплексом славяно/персидско/монголо/турецко/китайско/кочевнической и прочей части Европы. Разве этого так мало, быть русским?!
