Там, в зазеркалье, они вспоминают свое знакомство в море у берегов Сицилии и Иосифа теми же молодыми голосами, улетающими к нему в высь.
Но, устремляясь ввысь,
звук скидывает балласт:
сколько в зеркало ни смотрись
оно эха не даст.
Эвелина Шац читает стихи после дня рождения Иосифа Бродского в конце мая 2017 года в том же соборе на Сицилии, где поэту была вручена премия в июле 1990 года.
В конце мая 2017 года на Сицилии в городе Таормина состоялась «политическая встреча» лидеров семи ведущих стран мира G7. И в это же самое время на Сицилии в соседнем с Таормина городке Castiglione di Sicilia состоялась «поэтическая встреча» 37 поэтов из разных стран мира G37. На этой встрече ЭШ и читала свои стихи о вечности, о которой она говорила с Иосифом в его половине комнаты почти полвека назад.
Если бы миром управляли поэты, может быть, на Земле было бы меньше войн?..
Крона Беллы, или Под сенью московско-миланских балкончиков
У ЭШ в миланской квартире был большой балкон, где-то 15 метров в длину и 2 метра в ширину, на него из квартиры выходили 5 застекленных дверей, в которых отражалась маленькая золотая мадонна, la Madonnina, Миланского собора.
Когда Белла Ахмадулина приезжала в Милан, ей нравилось гулять по балкону-саду, она называла его «миланские джунгли», потому что на балконе цвели японские магнолии, розовые и белые камелии, сиреневый рододендрон, лиловые гиацинты. Белла жила как «свеча на ветру», а в укрывающих ее «миланских джунглях» она чувствовала себя защищенно и уютно под сенью экзотических цветов, потому что сама была экзотическим цветком.
И вот тогда – из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
Белла тоже захотела сделать у себя в московской квартире «миланские джунгли». Когда ЭШ в очередной раз прилетела в Москву, то Белла пригласила ее к себе, чтобы показать «миланский балкончик». Эвелина предвкушала увидеть что-то необычное, у Беллы все было особенное. Они вышли на балкон, и ЭШ увидела… два горшочка: один с засохшими ирисами и другой с засохшей резедой. Белла обняла Эвелину и стала неудержимо хохотать, а Эвелина, поняв ее иронию и колкий юмор, тоже стала смеяться. Так они, обнявшись, и смеялись на «московско-миланском балкончике»:
«О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи!»
После посещения «московско-миланского балкончика» ЭШ написала стихи «У Беллы»:
В белой пустыне дома у Беллы
Домовой опрокинул стакан
Белла шутила и красная шляпа
бумерангом летела в закат
На миланском балконе жара
сохнут в вазах ирис резеда
в беспорядке рассыпались туфли
тихо шепчутся в зеркалах
Из кефирных коробочек лед
по шампанскому морю плывет
Боря книжки друзьям преподносит:
драгоценные редкие строфы
Смех серебрянный, трепетный голос
юмор колкий в огромных перстнях
почерк катится, тянется нежностью
к тем, кто нежность умеет читать.
Главное, что роднило Эвелину с Беллой, было восторженное отношение к жизни, к ее аромату, к окружающему миру и друзьям по искусству, чувство безграничной нежности, любви и свободы.
Хорошей метафорой «налога на свободу» стали стихи ЭШ, связанные с подмосковными Мытищами. Чтобы читатель лучше понял метафору «мытарь – Мытищи» (мыт – налог, мытарь – сборщик податей или, говоря современным языком, налоговый инспектор. – М.Я.), скажу коротко: «Мытищи» для ЭШ были как «Петушки» для Венедикта Ерофеева. Или как Комбре для Марселя Пруста: «Мытищи как Комбре чувственно всплывали из чашки с чаем» (из книги ЭШ «Неумолимая орбита»)
закат над пыльными Мытищами
замешкался за путями
поезда метались мыторно
белыми исчезали ночами
розмарина запах южный
под раззвоны ростовские
забота твоя и преданность
заменяли эстетики недоросль
и день мешался с ночью
и влага точила пыль
и Мытищи насыщались
жалобным криком моим
Крона художника, или Переплавка вечности
В стихах ЭШ часто встречается слово «вечность», и я не случайно вынес его в эпиграф. Она зациклена на «вечности» и «бесконечности», как ИБ был зациклен на «времени», «смерти» и «языке». Но несмотря на пристальное внимание к высоким материям в поэзии ЭШ, художник получил у критиков земной титул «мадонна мусора», поскольку она переплавляет (re-mеlt) в своих работах мусор (осколки битого стекла или фарфора, лоскуты кружева или детали компьютера, пробки от шампанского, засушенные ромашки любви и т. д.) в произведения искусства. Говоря образно, холсты художника ЭШ являются основой, бумагой для ее стихов.
Именно так и в стихах: ЭШ, «не ведая стыда», переплавляет различные языковые пласты – высокие и низкие, любовные и аналитические, антикварные и мусорные, и они снова становятся творениями. Читаешь и тут же вспоминаешь Анну Ахматову: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…»
Мир не живет без страха с момента сотворения его Господом: первым террористом был Каин. И далее – со всеми остановками… Мир искусства, созданный ЭШ, – переплавка – дает ее читателю-зрителю слабую надежду, что мир реальный, с его техническим прогрессом и одновременно с современным террористическим варварством все-таки выживет. Когда громят дворцы старинной Пальмиры или взрывают, кроша на куски, уникальную статую Будды, вандалы ХХI века пытаются лишить человечество памяти, а значит культуры, в которой, как в драгоценном, но хрупком сосуде, хранится память.
ЭШ «искусством переплавки» дает метафору-надежду: даже если современные варвары разобьют на кусочки вековое искусство человечества, все равно из этих осколков цивилизации, из этого мусора можно будет сложить новое творение. Как бы это пафосно ни звучало, но творческая энергия человека победит его варварское начало.
Ведущий российский итальянист, член-корреспондент РАН Михаил Андреев, лауреат международной премии Эннио Флайано по итальянистике, в статье «Путь Данте» пишет: «Человек в «Божественной комедии», при всей своей слабости, бесконечен: его образ готовит пути культуре будущего».
Точно так же и ЭШ в «Иероглифе бесконечности» и в «Археологии будущего» оставляет надежду человеку. Но в отличие от Бродского, который наблюдал, что делает «время с человеком», ЭШ наблюдает обратное действие этой слабой надежды, что делает «человек со временем», что делал со временем Мастер.
