Крона нарциссизма и самоиронии
Как пишет историк и теоретик искусства Михаил Соколов в эссе об ЭШ: «Комплекс Нарцисса вообще в высшей степени свойствен современному культурному сознанию, здесь довлеет своего рода террор традиции, которого трудно избежать иной раз даже самым стойким умам».
Как тут не вспомнить сказанное век назад, но лежащее в русле «культурного сознания» знаменитое: «Я, гений Игорь – Северянин». Но как далее замечает М. Соколов относительно ЭШ: «Простим ей толику светского нарциссизма, то тут, то там дающего о себе знать». Нарциссизм ЭШ сходится с ее иронией и порой беспощадной самоиронией: «В Воронеже, как в Реканати, любовь некстати».
Возьмите одни только названия ее книг в «Иероглифе бесконечности»: «Есс Кострома» (название магазина в провинциальном городе Костроме), или «Автобиографические Потешки», или «Мытищинский замок» (могу представить этот «замок» в Мытищах), «Некоторые размышления о Тарасе Бульбе, Маркизе де Саде и Гоголе» или «Частушки», и вы сразу почувствуете иронию в ее стихах:
что может быть трагичнее стриптиза
король давно уж гол – король гол,
как король, и авангард давно уже не в моде…
Луна как яблоко Ньютона
а Радость – в заключение:
то смерти притяжение
то от затмения
закон освобождения
бинарная система бытия
я здравого смысла страшусь
с героем-вампиром ношусь
как с писаной торбой Алиса
И еще к слову: она не страдает исключительной самовлюбленностью, она любит своих коллег по цеху искусства – поэтов, художников, композиторов – ничуть не меньше самой себя. Просто Эвелина – любит любить! Вспомните, как писала Марина Цветаева в «Повести о Сонечке»: «Как я люблю любить!..» – это и об Эвелине Шац тоже.
Крона стихов без признаков места и времени
В белоснежной книге «Тонкий голос снега» («Voce sottile della neve») ЭШ пишет стихи, лишенные признаков места и времени, что и является меткой настоящей поэзии на все времена и что в целом свойственно стихам ЭШ.
Это могли быть стихи, написанные во время «Остановки в пустыне», когда Моисей вел народ свой в Землю обетованную: «душа не знает смирения она алчет вечности».
Или иероглифы японского поэта, сидящего под веткой сакуры на вершине горы:
когда б снег душу отбелил
и замковое состояние проснулось
белым привидением
Или стихи древнегреческой женщины, ждущей мужа с Троянской войны, а может быть, и современной женщины XXI века. Как писал Юрий Нагибин в статье об ЭШ:
«А о времени у нее примерно такое же представление, как у древних греков эпохи Перикла, для которых вчера разбитый кувшин и Троянская война происходили в одном времени: не сейчас».
в вестибюле кривых зеркал
трагедия дышала
заблуждением
Или стихи неизвестного поэта во времена темного Средневековья:
Луна
Ржавела медленно
В дистилляте отчаяния
Я внимательно прочитал всю книгу, пытаясь найти в ней год издания, но нашел только такие строки:
отстаиваю тьму
и право на молчанье:
от метафоры до шабаша
безмолвия
Крона зав. библиотекой на острове оставшегося времени в Тихом океане
В краткой биографии к сборнику «Тонкий голос снега» мы читаем, что «на закате жизни она станет библиотекарем в АртОтеле Баунти своего друга музыканта Маттео Каппеллети, на острове Pitcairn в Тихом океане». На острове оставшегося времени. Предполагаю, что ЭШ выбрала этот остров не случайно: жизнь была бурной, и ей нужен очень Тихий океан вечности, чтобы осмыслить ее. Она будет единственным библиотекарем на острове, и думаю, быстро продвинется по служебной лестнице, став заведующей библиотекой.
У ЭШ в библиотеке-пантеоне будут все, кого она любит: Данте и Цветаева, Хлебников и д'Аннунцио, Леопарди и Бродский, Тютчев и Мандельштам, Гете и Рене Шар, Монтале и Драгомощенко, Пастернак и Белла, и обожаемый Витя Коркия, а также изящные рукотворные книги, написанные самим библиотекарем.
В библиотеке Эвелины будут, как и в ее миланской квартире, пять высоких стеклянных дверей, выходящих на большой полукруглый балкон. И вечерами, когда солнце садится в Тихий океан, оно будет проникать сквозь стеклянные двери, мягко освещая корешки любимых книг «и край стены за книжной полкой».
Но думаю, что солнце самой Эвелины зайдет еще не скоро. Это значит, что у нас с вами, читатель, есть время. Обдумайте все хорошенько, запишите точный адрес: остров Pitcairn в Тихом океане, между Гаваями и Новой Зеландией, и подплывайте.
Когда? Лучше всего подъезжайте в октябре, числа эдак 21-го – в день рождения Заведующей.
Спросите на входе у швейцара, как обычно спрашивают в Одессе: «Заведующую» – и проходите. У нее и встретимся. Сядем у книжной полки, как когда-то давным-давно у Бродского в его половине комнаты на приступочке, нальем по бокалу хорошего вина и проговорим с любимыми поэтами всю ночь о том же самом: о жизни и смерти, о мгновении и вечности. Потому что торопиться, собственно, уже некуда: мосты между материком прожитой жизни и островом оставшегося времени давным-давно разведены, вот и остается только дожидаться рассвета.
ИБ как когда-то прочитает из «Писем римскому другу»:
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
И скажу, как называются созвездья.
А ЭШ как когда-то откликнется ему «Дантовскими чтениями»:
И звездочет отсчет ведет
от точки праведного беспокойства
за судьбы неустройства из-за грамматики
отсутствия. Ведь буквы где-то рядом —
без них молчание и треугольникам, и числам.
Как числам петь без букв?
Но любовью был зачат, взорвавшись,
звездный миг, и Человек тот не погиб.
Он все еще творит и по звезде шагает
и от звезды к звезде грамматику слагает
в цвете в цифре в букве в ноте
и в цирке на арене. Так парашют,
шатер звезды, как одинокий пламень маяка,
молчит. И нежно плачет свет бытия.
Звезда о вечности страдает и не знает,
что вечностью она больна и болью этого
страдает. Как любовь, она одна у маяка.
Во множестве созвездий.
Postscriptum: Читатель, если по какой-то причине на острове в Тихом океане швейцар ответит: «Заведующей нет, ушла на базу», то не отчаивайтесь! Просто спросите еще раз даму в элегантной черной шляпе с широкими полями, прижимающую левой рукой к сердцу рукотворную книгу художника с «Иероглифом бесконечности» на обложке.
