Билет в оркестровом, «нулевом» ряду на спектакль «Бродский – Барышников».
На радостях я собрал группу «несчастных опоздавших», и мы пошли в театральный ресторан «Bayer/Kultur», тут же за стеной, и стали там то ли «заливать горе», то ли «обмывать лучшие места».
«Несчастные опоздавшие» через стенку от спектакля «заливают горе» и «обмывают лучшие места».
«Несчастные опоздавшие» радостно гуляли в ресторане и «заливали горе» до тех пор, пока в ресторан не повалили «счастливые посмотревшие» и стали делиться своими впечатлениями от спектакля.
«Счастливые посмотревшие» делятся с «несчастными опоздавшими» своими впечатлениями о спектакле «Бродский – Барышников».
Третью попытку посмотреть спектакль поколение «Пепси» уже взяло в свои руки и мы вошли в зал за 15 минут до начала представления. Я еще успел сфотографировать пустой зал, где через 15 минут не будет ни одного свободного места, и одинокую декорацию на сцене, играющую важную роль в спектакле (во время спектакля фотографировать было запрещено).
Декорация спектакля: застекленная танцплощадка-веранда в доме отдыха наших родителей конца 50-х годов прошлого века – «застекленный куб времени».
А может быть, это провинциальная железнодорожная станция, «вокзал для двоих», с которого один уехал в бесконечность, а второй читает его стихи и зовет вернуться.
Надо заметить, что во всех действиях – перед спектаклем, во время спектакля и после него – было много удивительных совпадений, начиная с «не своего места» в зрительном зале, на которое я попал случайно, и заканчивая словами дочери, словами человека из поколения «Гугл», сказанные отцу, человеку из поколения «Пепси», после спектакля.
2. Невеселый спектакль: Начало, или Застекленный куб времени
Из застекленной танцплощадки-веранды в доме отдыха наших родителей конца 50-х годов прошлого века где-нибудь под Ленинградом или на Рижском взморье, из застекленного куба времени, когда Бродский только начал писать стихи, выходит на сцену усталый немолодой человек, в пиджаке, наброшенном почти на голое тело, в ботинках, одетых на босу ногу, с видавшим виды потертым чемоданчиком, садится на скамью, достает из чемоданчика старинный будильник, бутылку любимого Бродским виски «Jameson», книгу стихов издательства «Ардис» и начинает что-то тихо читать себе под нос, почти что про себя. Вот для чего Господь усадил меня в самый первый, «нулевой» ряд: чтобы я мог расслышать обрывки этих еще туманных слов: «Мой голос торопливый и неясный», «Страстная. Ночь»… и вдруг, как будто в моем мозгу кто-то толкнул с горы первый пробный камень, покатилась вниз лавина почти забытых строк:
«Апрель. Страстная. Все идет к весне.
Но мир еще во льду и в белизне.
И взгляд младенца,
еще не начинавшего шагов,
не допускает таянья снегов.
Но и не деться
от той же мысли – задом наперед —
в больнице старику в начале года:
он видит снег и знает, что умрет
до таянья его, до ледохода».
«Разговор с небожителем» был самым первым стихотворением Бродского, которое я прочитал в своей жизни, в 1977 году на ветхих, пожелтевших листочках самиздата, привезенных моим коллегой по работе из Ленинграда, и именно с первой строки моего первого стихотворения Бродского начался спектакль «Бродский – Барышников»!
Вспомни и ты, читатель, какое первое стихотворение Иосифа Бродского ты прочитал?
Когда и где это было?
Несмотря на внешние совпадения с Бродским (актер, пытаясь закурить, отрывает у сигареты фильтр; пьет любимый Бродским виски и т. д.), человек на сцене – это не Бродский и даже не Барышников – это герой спектакля. И герой действует по четко заданному режиссером плану. Понять, в чем же состоит этот план и что хотел сообщить режиссер зрителям, какую послать им весть, – наша задача.
3. Новые переводчики Бродского
Бродский говорил, что для поэта естественно написать пьесу. Сам он написал две пьесы: «Мрамор» и «Демократия», однако, по словам Барышникова, не для того, чтобы их ставить, а для того, чтобы читать.
Но поэт не сказал нам другого: естественно ли театральному режиссеру ставить поэзию? На этот вопрос и пытаются ответить Херманис и Барышников.
Иосифа Бродского переводили много и на разные языки. Недавно появились еще два новых и необычных переводчика: Херманис перевел поэзию Бродского в спектакль, а Барышников в танец и, как проводник режиссера, преподнес нам этот перевод.
Бродский считал, что поэт – орудие языка. Единственный актер на сцене в спектакле «Бродский – Барышников» – орудие режиссера. Актер перед постановкой в Нью-Йорке сам говорит об этом в интервью Александре Свиридовой: «Я делаю то, что мне полагается делать». А делать полагалось герою спектакля по замыслу режиссера очень непростую актерскую работу.
По мере чтения «невеселых стихов» Бродского усталый и немолодой герой, который в начале спектакля неуверенно двигается внутри танцпло-щадки-веранды из угла в угол, во второй части спектакля оживает и превращается если не в юношу, то в молодого мужчину, исполняющего три великолепных танца по мотивам стихов Бродского.
И совсем не случайно последним стихотворением, которое читает герой спектакля, являются стихи юного 17 летнего Бродского:
«Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост».
Парадокс спектакля Херманиса состоит именно в этом – в ретроспективе, в том, что, читая «невеселые стихи» Бродского о наступающем старении, о постепенном уходе, о неизбежности смерти, герой совершает обратную метаморфозу – он движется во времени назад, от старости к молодости, «от окраины к центру», голос его, неуверенно читающий стихи в самом начале спектакля, крепнет, движения героя становятся четкими, и заканчиваются необычными танцами Барышникова по стихам Бродского.
Мы видим, как портрет героя по ходу спектакля начинает медленно, словно на старинной фотографии, проявляться. В данном спектакле Барышников – кисть в руках художника Херманиса, рисующего красками поэзии Бродского.
Подобные превращения Барышников совершал и раньше. Достаточно вспомнить его первый драматический спектакль «Метаморфозы», по рассказу Франца Кафки «Превращение», сыгранный Барышниковым на Бродвее четверть века назад.
Франц Кафка завещал своему другу Максу Броду сжечь его рукописи, но Брод сохранил их для человечества. Так же и Барышников, читая в конце спектакля, как завещание друга: «А письма сожги, как мост», не сжег их в своей памяти, а преподнес стихи Бродского нам, слушателям и зрителям, через 20 лет после смерти поэта.
В данном спектакле Барышников еще и Брод Бродского.
В одной из своих речей перед студентами колледжа поэт говорил: «Для меня 2016 год совершенно невообразим». Даже такой провидец, как Бродский, не мог себе представить, что в 2016 году его друг Михаил Барышников будет ездить по всему миру и читать в переполненных залах его стихи.
