Соло задумался, скрестив на груди руки и вытянув ноги.
– У тебя, наверно, есть какие-то особые очки, – наконец сказал он. – Люди видят мир не так, как ты.
Соло ушел, а Спаситель застыл в дверях кабинета, словно перегораживал кому-то путь, не желая впустить к себе в дом. Он не пускал Гюга Турвиля.
Гюг был еще подростком, когда Спаситель женился на его сестре Изабель. В то время Спаситель считал, что отношение к нему Гюга глупое и предвзято расистское. Но все было гораздо сложнее. Гюг нес на себе груз наследственности. А наследственность в этой семье была тяжелой, все страдали психической неуравновешенностью. Изабель сломила депрессия, Гюг сдался паранойе. Свою роль сыграло и рабовладельческое прошлое, оно пробудило в нем палача. Выворачивая былое наизнанку, он видел в жертвах насильников. Это они, негры, преследуют его, это Спаситель навел порчу на его семью.
На любом семейном празднике Гюг, видя Спасителя, переполнялся ненавистью, она сочилась из его бледных глаз с седыми ресницами. Разительным был и его контраст с шурином: рядом со Спасителем он выглядел карикатурой, и, если вдруг кто-то подшучивал на этот счет, Гюга охватывала дикая ярость.
После самоубийства сестры он стал распространять о Спасителе лживые слухи: якобы он, как все антильцы, изменял жене и бил ее. Он обвинял шурина в том, что тот испортил тормоза машины, в которой разбилась Изабель. Спаситель долгое время думал, что именно из-за Гюга Турвиля он расстался с родной Мартиникой и был вынужден начать новую жизнь здесь, в Орлеане. Но и это было сложнее. Он сам убегал от призраков прошлого. А прошлое за ним охотилось. «Память, память, охотничий рог…»
Вечером за ужином Спаситель, заблудившись в тумане собственных мыслей, не заметил, до чего мрачен сидевший напротив него Габен. В девять часов Луиза позвонила у садовой калитки. Она вошла с улицы розовая, свежая и с порога крикнула:
– Эй! Ну и духота! Вы когда-нибудь тут проветриваете?
На нее уставились три пары глаз. И она вдруг почувствовала себя посторонней. «Дом мальчишек» – так она окрестила про себя дом № 12 на улице Мюрлен.
– Какие новости о Жово? – спросила она.
– Только что говорил по телефону с врачом, все неплохо, – отозвался Спаситель. – Жизненные функции восстановились. Жово уже может проглотить несколько ложек бульона и пытается говорить. Словом, – прибавил он, думая о выброшенных алмазах, – нам от него никуда не деться.
«Скоро я от вас денусь», – подумал Габен, уходя из кухни и не пожелав никому спокойной ночи. Его матери стало лучше, лекарства справлялись с ее болезнью, она хотела вернуться и снова жить в Орлеане. Вот что писала она в письме, которое Габен наконец прочел перед ужином. Ему бы поделиться хорошей новостью со Спасителем и Лазарем, но для него эта новость не была хорошей. Габен не был родней Сент-Ивам, до совершеннолетия ему оставался целый год, так что, если мама возвращалась в дом № 20 на улице Огюста Ренуара, у него больше не было никакой возможности оставаться жить на чердаке.
У Габена не было склонности к самоанализу, как у Алисы. Единственное, чем он мог себя утешить, – это вытащить любимицу Складушку из клетки-кроватки и сказать ей:
– До чего же все погано, старушка!
Потом Габен в сотый раз вышел на сайт «Доктиссимо». Риск оказаться шизофреником для любого человека был равен одному проценту, но он возрастал до 13 %, если один из родителей страдал этой болезнью. Габен не знал своего отца. Мать познакомилась с ним в доме отдыха, их связь была недолгой. Может, и он тоже шизик? Тогда риск возрастал до 46 %. Габену уже хотелось прочитать, что мальчики с именем Габен – стопроцентные шизофреники. По ночам он стал находить у себя первые признаки шизофрении.
Устав от чтения на экране, Габен отдыхал, глядя на Складушку. Сайт «Наши маленькие друзья» он посещал так же прилежно, как «Доктиссимо». На этот раз он узнал, что морские свинки слышат звуки, которые мы слышать не способны. И Габен, хоть и не любил размышлять, вдруг подумал: а что, если шизофреники тоже? Они же слышат какие-то голоса. «Пинк!» – позвал его телефон.
– Кто там еще? Алиса.
Странная она девчонка. Не очень красивая, не очень симпатичная. Иногда, когда Габену надоедало видеть, как она злится, он старался ее развлечь. Она как-то его спросила, пользуется ли он вотсапом, и вот теперь написала.
У отца. Он пошел курить. Кризис в разгаре. Мачеха сказала, квартира ее и младенца, нам пора выметаться. Папа ищет другую квартиру, пока не нашел. Тебе везет. У тебя чердак.
Габен поколебался, стоит ли ему откровенничать в ответ. Алисе-то всего четырнадцать. Но она не поставила смайликов, значит, все-таки взрослая. И потом, что ли, лучше говорить с морской свинкой?
Габен отправил еще несколько посланий, потом писать ему надоело, и он отложил телефон. Лег, закрыл глаза и в полусне за закрытыми веками стал видеть, как на экране, лица. Очень отчетливо. Совершенно незнакомые. Голосов он пока не слышал. Но если поработать, то и за голосами дело не станет.
* * *
Да, счастье есть, и не в мечтах, а на земле.
Но тайная к нему ведет стезя,
И просто так найти ее нельзя
[45]. Вот какое стихотворение учила Элла утром в субботу. Дома никого не было, и она могла декламировать его вслух. Ей нравилось слышать голос поэта, мечтателя, который говорил ей, что счастье существует не в мечтах. Оставалось узнать, что такое «стезя». Элла была убеждена, что писатели учатся своему ремеслу, коллекционируя слова.
«Стезя – путь, дорога (трад. – поэт.)».
Она переписала определение в тетрадку. В словаре было еще и переносное значение слова: «жизненный путь». Элла вспомнила, что в этом смысле слышала его от папы. «Важно найти свою стезю», – говорил он.
Вчера папа сказал по телефону, что заедет за ней на машине.
Месье Кюипенса опять отпустили в субботу из больницы, чтобы он мог поехать вместе с дочерью на присуждение премии журнала «Я читаю». Весь медицинский персонал был уже в курсе события: «Моя дочь пишет. Она победила на конкурсе рассказа. (Ну, почти победила.)»
У мадам Кюипенс в субботу была серьезная деловая встреча. Жад, само собой, отправилась куда-то со своим приятелем.
– «У говорящих о счастье часто грустнеют глаза…» Нет, это из другого места.
Элла никак не могла сосредоточиться. От волнения у нее перехватило горло, сжалось сердце, а теперь еще скрутило живот. За завтраком, которым ее кормила мама, она едва смогла съесть йогурт. И вот пришло время одеваться. Элла достала из шкафа свою мужскую одежду. Она прятала ее за детскими карнавальными костюмами. Черный пиджак, белая рубашка, полосатый галстук, мужские туфли, шляпа борсалино.
