— Вик, почему мне никто не сказал, что наших телят клеймят теперь по-другому? — негромко, задумчиво спросил он.
Ответ на этот неизбежный вопрос Вик подготовил уже давно.
— Тебя здесь тогда не было, а потом я, наверно, забыл.
— Понятно. И сколько монеток ты зашил?
— Сорок... может, пятьдесят.
— И никто не заметил, что у нас так много неклеймёных телят?
Хансбро почувствовал, как в душе заскребли коготки беспокойства. Когда Алек ухватывался вот так за что-то, он становился очень и очень опасен. Мысли забегали суетливо, и ответ получился неуклюжий, неубедительный.
— Да я, в общем-то, никому и не рассказывал. Держал при себе.
Секунду-другую Вэггоман как-то странно смотрел на него, потом всё так же задумчиво сказал:
— Локхарт предположил, что клеймо Кейт на наших бычках мог ставить кто-то другой.
— То есть я? — вспыхнул Хансбро.
Старик ответил не сразу.
— Не обязательно ты. Возможно, Локхарт имел в виду меня. — Он помолчал ещё немного. — Но я не ставил. А ты?
— Зачем мне это надо? — нахмурился Хансбро.
— Не знаю, Вик. Не вижу причины, — по-стариковски устало сказал Вэггоман. Чуть погодя он подобрал поводья и расправил плечи. — Поеду на Китайский ручей. Не распускай людей. Пусть подождут в бараке, пока вернусь.
Не говоря больше ни слова, старик свернул с дороги. Такому толстокожему, как Хансбро, не понять, с грустью думал он. Да и кто поймёт, что там, под устремлёнными ввысь пиками, человек, у которого никого уже не осталось, может предаться воспоминаниям, с радостью и болью перелистать яркие страницы жизни, разворачивавшейся посреди этого раскинувшегося до горизонта — теперь уже укрывшегося туманной дымкой — великолепия.
Там, вверху, можно заново пережить величайшие триумфы и поражения, испытать восторг, печаль, скорбь. Признать ошибки.
С болью, вгрызавшейся всё сильнее, вспомнил он высокого, смуглолицего — и проницательного — незнакомца, с холодным осуждением обнажившего ту правду, которую Вэггоман знал всегда, но прятал от самого себя. Никогда раньше Кейт Кэнадей не угоняла чужой скот — ни у него, ни у кого-то ещё. Он стукнул кулаком по луке седла.
А между тем оставшийся на дороге Вик Хансбро потел от беспокойства. За одним вопросом обязательно последуют другие. Алек никогда не отступал. Решение пришло внезапно. Выехав вперёд, он остановил растянувшийся отряд и постарался нацепить маску простодушного бодрячка.
— Алек надумал вернуться. Хочет ещё разок взглянуть на «Полумесяц». Я поеду в город. Вы, парни, оставайтесь в бараке. Таков приказ. Алек распорядился взять виски из кладовой. Босс всех угощает.
Всё получилось, как Вик и ожидал — довольные ухмылки и никаких вопросов. Когда восторженные возгласы стихли, он довольно улыбнулся.
— Последний не пьёт!
Взметнулись плети, шпоры ударили в бока...
Подождав, пока отряд скроется из виду, Хансбро повернул в горы. Как ни страшно, но ехать надо. Туда, к верховьям Китайского ручья. Чёртов старик что-то заподозрил и стал опасен, а за его, Вика, будущее в «Колючке» можно будет не беспокоиться только тогда, когда ранчо достанется Барбаре Кирби и Фрэнку Дарраху. Уж с этой парочкой он как-нибудь совладает. Тем более что и день самый подходящий для большой игры — в «Полумесяце» каждый, наверно, готов перегрызть старику глотку.
* * *
Пожары догорели, оставив после себя пепел и головешки. Работавший наравне с остальными, Уилл Локхарт огляделся. «Полумесяц» постигло большое несчастье, но что стало причиной?
В честности Кейт Кэнадей сомневаться не приходилось, да и Алек Вэггоман вроде бы стремился к справедливости. Но за спинами этих двоих маячила зловещая фигура Вика Хансбро.
Мысли снова и снова возвращались к бородатому управляющему. Чего добивался этим Хансбро? Что выигрывал? Ближе к сумеркам Уилл решить съездить в «Колючку» и поговорить с Вэггоманом начистоту.
Он ждал, что Барбара поспешит в «Полумесяц», как только узнает о случившемся. И не ошибся. Увидев её в пламенеющих лучах заката, Уилл окликнул Кейт.
Как и все остальные, выглядел он не лучшим образом — весь в золе и чёрной гари. Но усталость сняло как рукой, стоило появиться ей. Соскользнув со взмыленной гнедой лошадки, Барбара бросилась в объятия Кейт. Да, она была верным другом.
Уилл остановился. А ведь Барбара — некоторым образом тоже часть «Колючки». И когда она вступит во владение ранчо, кто ещё выиграет от этого? Ответ очевиден — Фрэнк Даррах. А Хансбро?
С этой мыслью Уилл и направился к двум женщинам.
— Девочка моя, ты проделала слишком большой путь ради скудного ужина, — услышал он первые, горькие, слова Кейт.
Взгляд Барбары скользил по курящимся пепелищам и кучам мусора, оставшимся от того, что было домом и всей жизнью Кейт.
— Я думала, что дядя Алек благороден и справедлив. Но это... — Девушка покачала головой. — Сегодня же скажу ему...
Кейт откинула со лба седую прядь.
— Не порти себе настроение, милая, — мягко посоветовала она. — Я-то покрепче буду, чем этот старый прохвост. Забудь о нём.
Они переглянулись, словно обменявшись некими тайными посланиями, и лицо Барбары смягчилось. В юбке из денима и жакете, который Уилл видел на ней раньше, девушка выглядела изящной и юной. Серая фетровая шляпка с плетёным кожаным ремешком съехала на затылок, словно приглашая ветерок поиграть пушистыми волосами. Гнев прошёл, но на щеках её ещё горел румянец. В соблазнительно выпяченной нижней губке проступало природное упрямство, и оно же прозвучало в её ответе Кейт.
— Дядя упомянул, что ранчо достанется мне. Сегодня он услышит, что я думаю и о его ранчо, и о нём самом.
— Путь не близок, а уже темнеет. — Кейт задумчиво посмотрела на Уилла.
Он удивлённо вскинул бровь в ответ на невысказанное желание и повернулся к Барбаре.
— Я собираюсь к Вэггоману после ужина. Если хотите, могу сказать это за вас.
— Я всё скажу сама, — отрезала девушка.
Чуть позже, кое-как умывшись в мельничном жёлобе, выдолбленном из громадной дуплистой колоды, Уилл с грустью подумал, что в сереющих сумерках картина разрушения представляется ещё более мрачной и полной.
Кухонную плиту очистили от мусора и обломков, среди жарких ещё угольев нашли сковородки и горшки, оловянные миски и ложки. Стол заменили задком старого фургона, который подтащили к плите. На ужин забили годовалого телёнка. Из поднятой железной трубы струился тонкий дымок. Оставшийся в одиночестве повар жарил стейки и бросал куски мяса безутешным псам. Два часа люди пили горький, с горелым привкусом кофе, так что огромный кофейник пришлось наполнять несколько раз.
«В некотором смысле они сделали первый шаг от безнадёжности и отчаяния, — думал Уилл, вытирая руки о чёрную перевязь — полотенец не было. Но что толку от всех этих стараний, если беда может нагрянуть снова, если удар повторится?» Впрочем, сидя на земле рядом с Барбарой, наслаждаясь стейком и лепёшками, муку для которых достали из обгорелой бочки, он чувствовал себя не так уж и плохо.
