Ветер перенес шарф девушки через стену ограды, и они пришли забрать его. Мне почему-то показалось, что все было подстроено. Дурацкая мысль: Кому это было нужно?
Я сидела на лужайке вместе с Люси в один из тех дней, когда мама была не в духе. Бедная мама… Я знала, что она несчастлива. Она жила воспоминаниями о прошлом, совсем не таком безоблачном, каким пыталась его представить. Очевидно, ее счастье прошло стороной. Когда-нибудь она расскажет мне об этом. Она обещала.
Итак, мы с Люси сидели на лужайке. Люси вышивала гобелен, чтобы обить им один из стульев в столовой. Пепел от сигары моего отца упал на сиденье и прожег дыру в гобелене, который был выткан в 1701 году. Никому, кроме Люси, не пришло бы в голову повторить рисунок и вышить гобелен так, чтобы его невозможно было отличить от оригинала. По-своему Люси умница, и я рада, что она живет с нами. Без нее было бы скучно. Она все умеет делать: помогать отцу, читать маме вслух и многое другое. Просто чудо, как похожа ее работа на ткань, покрывающую сиденья других стульев.
— Почти то же самое! — воскликнула я.
— Почти! — в ее голосе прозвучал испуг. — Так дело не пойдет. Сходство должно быть абсолютным. Я попыталась ее успокоить.
— Ну, пусть не до такой степени. Нас это тоже устроит. Да и кто станет выискивать неточности?
— Может, кто-нибудь и станет… в будущем. — Глаза Люси сделались мечтательными. — Мне хочется, чтобы через 100 лет люди посмотрели на этот стул в недоумении: «Так который из них был обит в конце девятнадцатого века?»
— Но почему?
В голосе Люси прозвучала нотка раздражения:
— Только вдумайся, что все это значит! Ты можешь проследить историю своей семьи до эпохи Тюдоров и даже раньше. Ты унаследовала это чудо… Уайтледиз! А у меня такое впечатление, что для тебя это не столь уж важно.
— Конечно, я люблю Уайтледиз, Люси, и ни за что не хотела бы жить нигде, кроме него, но, в конце концов, это только дом.
— Только дом! — Она перевела взгляд на верхушку каштанового дерева. — Уайтледиз!.. Пятьсот лет назад здесь жили монахини. Иногда мне кажется, что я слышу звон колоколов, зовущих к службе, а по ночам — голоса монахинь, когда они шепчут молитвы в своих кельях, и шелест белых одеяний, когда они поднимаются по каменным ступеням.
Мне стало смешно.
— Люси, ты любишь это место больше, чем все мы.
— Вы воспринимаете его как должное, — воскликнула она с горячностью, но затем губы ее плотно сжались.
Я знала, что в этот момент она вспомнила о маленьком домике в закопченном городишке в Блэк Кантри.
Она рассказывала мне о нем раньше, и когда я подумала об этом, то поняла ее любовь к Уайтледиз, и я вновь порадовалась тому, что Люси живет с нами. Ну, а если быть честной, как раз благодаря ей я научилась ценить дом, который принадлежал нашей семье вот уже несколько столетий.
Именно я ввела Люси в нашу семью. Она преподавала английский язык и историю в пансионе, куда меня отправили учиться, и поначалу заботилась обо мне больше, чем о других воспитанницах. Благодаря ей я меньше тосковала по дому. Она учила меня, как приспособиться к новой среде и стать более независимой. И делала это незаметно, исподволь. Во втором семестре нам велели написать сочинение о старом доме и, вполне естественно, я выбрала Уайтледиз. Она спросила, где я видела этот дом.
— Я там живу, — ответила я, и после этого она часто расспрашивала меня о нем.
Когда наступили летние каникулы и все воспитанницы нетерпеливо ожидали возвращения домой, я заметила, что Люси ходит грустная, и спросила, где она проведет летний отдых. Люси мне сказала, что у нее нет семьи и она попытается устроиться у какой-нибудь дамы. Может быть, они даже отправятся путешествовать. И когда я с жаром предложила: «Вы непременно должны посетить Уайтледиз», — восторгу ее не было границ.
Итак, она приехала. В то время мы о деньгах даже не вспоминали. Дом огромный, многие комнаты пустовали, и у нас было полно слуг. Очень часто к нам приезжали гости, поэтому Люси Мэриэн была просто одной из них. Но, в отличие от других, приносила много пользы. Маме нравился ее голос, и Люси не уставала ей читать. Когда мама подробно описывала ей свои недуги, Люси выслушивала ее с сочувствием. Кроме того, она хорошо разбиралась в болезнях и умела отвлечь маму своими рассказами о тех людях, которые ими тоже страдали. Даже мой отец проявил к ней интерес. В то время он писал биографию одного нашего знаменитого предка, который под предводительством графа Мальборо одержал блистательные победы под Ауденардом, Бленхеймом и Мальплакетом. В кабинете отца хранились письма и документы, найденные в сундуке в одной из башен. Он часто говорил: «Этот труд — дело моей жизни. Только хватит ли у меня сил завершить его?»Я подозреваю, что, сидя в своем кабинете, папа, вместо того чтобы работать, просто мирно дремал.
Помню, как во время своего первого визита Люси прогуливалась с отцом под деревьями в парке и они обсуждали эти сражения, а также отношения между графом Мальборо, его женой и королевой Анной. Ее познания в истории привели отца в восторг, и он с радостью принял предложение Люси помочь ему разобрать некоторые из писем и документов.
С этого все и началось. В следующий раз пребывание Люси в нашем доме оказалось совершенно естественным. Ей гак понравился Уайтледиз, что она стала умолять отца написать и историю дома. Мысль эта пришлась ему по душе, и он объявил, что как только закончит с сэром Хэрри Дорианом, обязательно возьмется за Уайтледиз.
Люси страстно влюбилась в его работу. Меня удивляло, почему папа и Люси проявляют к дому гораздо больший интерес, чем мама и я, несмотря на то, что отец появился здесь только благодаря женитьбе на моей матери, а Люси вообще не имела к Уайтледиз никакого отношения.
Когда я окончила школу, мама пригласила Люси к нам. Мы уже все о ней знали. У нее не было родных, она была вынуждена зарабатывать себе на хлеб. Ее жизнь в школе была не из легких. А в Уайтледиз эту девушку ждало много дел.
Решено было платить Люси жалованье, хотя она и стала чем-то вроде члена семьи. Мы все очень полюбили Люси и уже не представляли, как раньше обходились без нее. Она не имела каких-то определенных обязанностей: для отца она была секретаршей, для матери — сиделкой, для меня — компаньонкой, а для всех нас — другом.
В то время, когда у нас появились Стирлинг и Нора, мне уже исполнилось семнадцать, а Люси было двадцать семь.
Так вот. В тот день один слуга вывез в сад мамину коляску. Люся отложила свою работу и пошла к ней. Еще раньше мы выбрали очаровательное местечко около пруда Гермеса. Мама вполне могла ходить сама, но любила свою инвалидную коляску и часто ею пользовалась. Я сидела и наблюдала, как Люси везла маму по лужайке. Неужели это один из тех дней, когда ее все раздражало? Обычно недовольство можно было заметить даже по ее лицу.
«О, Боже, — подумала я. — Пусть это будет не так. День такой замечательный!»
