— Как бы мне хотелось знать, что с ним стало, Минта. Его сослали на каторгу. Такого гордого человека!
— Может быть, он оказался достаточно изворотлив и нашел свое место даже там.
Она улыбнулась.
— Только эта мысль и успокаивала меня. Послышался стук в дверь, и вошла Лиззи. Ей было почти столько же лет, сколько маме. Когда-то она была моей няней, а еще раньше — маминой горничной. Она до сих пор обращалась со мной как с ребенком, а с матерью держалась более фамильярно, чем другие слуги. Густые седые, все в кудряшках, волосы служили ее единственным украшением и даже сейчас привлекали внимание.
— Вы не даете своей матери спать, мисс Минта, — сказала Лиззи. — Она, верно, устала.
— Мы разговаривали, — ответила я. Лиззи прищелкнула языком.
— Знаю. — Она повернулась к матери. — Вас уложить?
Мама кивнула, поэтому я поцеловала ее, пожелала спокойной ночи и покинула комнату. Закрывая дверь, я услышала, как мама с необычным возбуждением в голосе говорила:
— Когда сегодня днем я увидела этого молодого человека, мне сразу вспомнилось прошлое. Ты помнишь, как он сидел на лужайке со своим блокнотом?..
Я пошла к себе в комнату. Бедная мама! Как ужасно прожить всю жизнь, предаваясь воспоминаниям и постоянно мечтая о том, что так»и не случилось.
Мне не спалось. Наши неожиданные гости произвели на меня такое же сильное впечатление, как и на маму.
Еще долго я не могла забыть об их визите. Мне бы хотелось все обсудить с Люси, но то, что рассказала мама, предназначалось лишь для моих ушей. У нас висел мамин портрет, который был написан два года спустя после неудачного побега. На нем она, действительно, выглядела красавицей. Но только теперь я разглядела затаенную грусть в ее глазах. Дедушку Дориана я помнила плохо. Знаю только, что от его резких и грубых команд холодок пробегал по моей детской спине. Я хорошо представляла себе, каким суровым он мог быть с собственной дочерью. Разумеется, папа ему подходил — титулованный джентльмен со средствами, мягкий и уступчивый, он легко согласился переехать в Уайтледиз. У папы был дом по соседству и поместье в графстве Сомерсет, которое стало собственностью их семьи в 1749 году. Тогда они многого добились, поддержав Ганноверов. Раньше раз или два в год мы ездили в Сомерсет, но папа продал поместье, а еще раньше дом. Содержать их было очень дорого, а нам нужны были деньги, объяснил он. Интересно, что почувствовала мама, когда узнала, что должна выйти замуж. Но скорее всего она понимала, что потеряла Чарльза навсегда. А все-таки старалась ли она хотя бы притвориться, что любит папу?
Я была в саду и срезала цветы для ваз, когда доктор Хантер вышел из дома. Я позвала его, и он остановился, с улыбкой глядя на меня.
— Вы только что были у мамы? — спросила я. — Мне бы хотелось поговорить с вами о ней. Но она может выглянуть из окна и сразу же решит, что мы обсуждаем какую-то новую ужасную болезнь, которая у нее появилась.
— Почему бы вам не показать мне розы? — предложил он.
— Хорошая мысль, но, давайте, лучше пойдем в сад. Там нас никто не увидит.
Этот сад окружала приятная аллея, которая превращалась летом в роскошную зеленую арку. Я любила сад; казалось, он был совсем отрезан от дома.
Мама и ее возлюбленный наверняка сидели там подле пруда, строили планы и чувствовали себя отделенными от остального мира. Раньше у нас работало больше садовников, и они быстро заменяли весенние нежные цветы на более яркие — летние. Особенно хорошо я помню голубые дельфиниумы и тяжелый аромат различных гвоздик, а также бронзовые и багровые головки хризантем и их запах — безошибочный признак умирающего лета. Но сейчас цветов еще было множество. Посреди пруда стояла статуя, а вокруг плавали водяные лилии с восковыми лепестками. Как рассказал мне отец, двести лет назад этот сад был скопирован с сада в Хэмптон Корте, в котором, как говорили, Генрих VIII прогуливался с Анной Болейн.
— Мама очень больна? — спросила я у доктора.
— Ее болезнь в ней самой, — ответил он.
— Вы хотите сказать, что виновато ее воображение?
— Ну почему, у нее бывают головные боли и иные недомогания.
— Вы полагаете, что ничего опасного нет?
— Никаких серьезных органических изменений.
— Недавно пришли какие-то люди и всколыхнули воспоминания о прошлом. Она прямо-таки помолодела.
Доктор кивнул.
— Ей нужно думать о чем-нибудь другом, — не только о радостях прошлой жизни и скуке теперешней. Вот и все. Возможно, когда у нее появятся внуки, они станут смыслом ее существования. Интерес! Вот чего ей недостает!
— Я еще не собираюсь выходить замуж. А до этого ее может что-нибудь вылечить? Он засмеялся.
— Постараемся. Она будет продолжать пить свои лекарства, и от них ей станет легче.
— Но если физически она не больна, зачем же ей нужны лекарства?
— Это успокаивающее средства. Они помогают ей, потому что она в них верит. Не сомневаюсь: мы должны ее лечить именно так.
— Какая трудная задача — пытаться вылечить от болезни, которой не существует!
— Вы ошибаетесь. Болезнь есть, подлинная. Именно об этом я пытался спорить с моим предшественником. По его мнению, болезнь только тогда считается болезнью, когда хорошо заметны ее внешние признаки. Не волнуйтесь, мисс Минта. Мы следим за здоровьем вашей матери. Мисс Мэриэн — хорошая помощница, верно?
— Люси — просто чудо.
— Да, — сказал доктор, и улыбка сразу выдала его чувства.
— Вы ей это объяснили… я имею в виду состояние моей матери?
— Она в курсе дела. Сама догадалась. Мы беседовали об этом буквально вчера, когда Люси приходила за лекарством.
— Успокоительным? — спросила я.
— Да.
— А как поживает миссис Девлин?
— Как обычно. Когда вчера я вернулся от вас, цвет лица у нее был несколько красноватым, а кончик носа порозовел.
— Когда-нибудь она переберет.
— Когда-нибудь!.. Это происходит почти каждый вечер. Хотя во всем остальном она — настоящее сокровище. Пока не устрою свою жизнь по-другому, я не должен слишком придираться к ней.
— А у вас есть планы?
— Еще… ничего не ясно. — Он немного смутился, и я поняла, что проявила неумеренное любопытство. Но я была уверена, что он имел в виду Люси.
Мы вернулись к дому, еще поговорили, потом он сел в свою коляску и уехал.
Я пошла в комнату Люси. Эта девушка, во всем очень опрятная, даже к мебели относилась с благоговением. Потолок в комнате был высокий, с изображенным на нем семейным гербом. В центре висела люстра, небольшая, но красивого рисунка, она тихо позванивала, как колокольчик в храме. Большое окно с подоконником, обитым темно-красным бархатом, такого же цвета ковер на полу и кровать с балдахином дополняли интерьер.
