– Для этого мне нужен Ватсон. Только не предлагайте на эту роль Карл Карлыча, – взмолился я.
– Ни-ни, – ответил Карлыч, – я твоему Степке не конкурент.
Подлая челюсть отвисла второй раз. Видно было, как эти два здоровых мужика кайфуют как мальчишки, считая, что лихо вставили мне. Хотя почему – считают? Вставили по полной программе, так сказать, провели сеанс интеллектуальной групповухи. Чтобы сохранить лицо, точнее, хотя бы профиль, я спросил:
– Это можно считать разрешением?
– Да, – кивнул Пимен, что означало конец аудиенции. Я вышел, кипя от злости. За свое паршивое бабло они намеревались использовать меня не только как профи, но и как юродивого. Я подумал, чем реально являюсь для переростка ПиПи – дорогой игрушкой, живым тамагочи? Ну и фиг с ним, у богатых свои причуды, главное, помнить: «Юзни там, где тебя считают анюзли».
Я протопал к себе и грозно велел своей(му) сек… помощнице… помощнику соединить меня со Степкой.
– С кем? – вытаращилась она.
– Справьтесь у Карлыча, – ехидно порекомендовал я и добавил, перед тем как закрыть дверь: – потрудитесь впредь не обременять меня непрофессиональными вопросами.
Я уселся на подоконник и закурил. Кстати, это было единственное условие, на котором я настоял при подписании контракта. Не сидение на подоконнике, а курение. Я сидел, злобно размышляя, как эта коза Ангелина «пойдет туда, не знаю куда». Точнее, соединит с тем, не зная, с кем. Она меня круто разочаровала. Минут через десять селектор возвестил ее голосом: «Степка на линии». Так и сказала: «Степка». Не контора, а шпионское логово, подумал я и дал девчонке новое ЦУ:
– К завтрашнему дню приготовьте ему кабинет где-то поблизости от моего. – Пусть приучается работать.
* * *
Через час Степка возник в моем кабинете и принялся с плохо скрываемой завистью рассматривать его. Я напомнил ему, что зависть относится к категории смертных грехов, и, не дав времени на ответ, спросил, согласен ли он работать у меня. Из пижонства я сказал:
– На меня.
– Кем? – тупо спросил Степка. – Ты что, серьезно?
– Степка, оставь привычку задавать идиотские вопросы. А идиотские – это спонтанно рождающиеся вопросы. Как залет после случайного секса без использования презерватива. Презерватив, Степка, нужен при бесконтактном общении не меньше, чем при контактном. Даже больше, ибо во втором случае есть радикальная мера в виде аборта, в первом – чаще всего сам, образно говоря, становишься жертвой аборта. Не успеешь оглянуться, а тебя уже делитнули. Усек?
Он торопливо кивнул и быстро спросил:
– Мик, а кем я буду работать? – Заклинило парня, не среагировал на такой спич.
– Будешь моим персональным Ватсоном, – вздохнул я, – а для маскировки оформим тебя компьютерщиком. И чтоб совсем задурить всем мозги, я представлю тебя как имиджмейкера.
– Хрен с ним, – решил Степка, – хоть уйду из нашего серпентария, а то Игорь пристал как репей, все издевается над нашей дружбой. Не верит в теорию Сент Экса. Пиар-свин натуральный. Слушай, а эта, ну, у тебя в приемной…
– Ты с ней поосторожней, – перебил я. – Они здесь фору дадут любому из вашего серпентария.
– Да? Давай тогда найдем другую, свою, – по-хозяйски решил Степка.
– Неверное решение. Так мы хоть знаем, кто на нас стучит, и будем настороже. В противном случае придется вычислять «дятла». А это будет нелегко.
На этих словах селектор поинтересовался, можно ли войти, голосом предполагаемого «дятла», так как велено передать мне документы. Я милостиво разрешил, присовокупив, чтобы она принесла и кофе. Словом, к настороженной радости Степки, девица дважды вошла к нам, соответственно, дважды вышла.
Мы выпили кофе, и я велел Степке уматывать, потому что мне надо работать. Когда за ним закрылась дверь, я погрузился в документы, оказавшиеся пухлым досье на предполагаемого кандидата – Антона Антоновича Сикорского. И как это Пимену удается откапывать персонажей с бинарными инициалами? Пунктик, что ли? Или комплекс? Я тут же сократил кандидата в АнАна, отбросив вынырнувшую было аллюзию с Онаном. Дочитал досье, взгромоздился на подоконник, закурил и резюмировал: «Что-то тут не то!»
К «не то» относилось всё! Кандидат не обладал не только внешней харизмой, но, судя по всему, она, как понятие, вообще не присутствовала в его жизни. Он родился в семье советских инженеров, окончил Бауманку, защитил диссертацию, стажировался в США, участвовал в различных научных симпозиумах в разных странах и т. д. и т. п. Женат, имеет дочь и сына тинейджерского возраста. В особых политических пристрастиях не замечен. Дома держит кота и аквариум с рыбками, которых привозит из посещаемых стран (своеобразное «селфи», отметил я). «В связях, порочащих его, не замечен», словом, «типичный ариец». Ага, дошло до меня, вот в чем дело – он же сплошь правильный, не за что зацепиться. Кого и в чем он может убедить и, тем более, повести за собой? Какого хрена они подсунули мне это пюре? Я собрался позвонить Карлычу и все выложить ему, потом вспомнил свою лекцию про интеллектуальный презерватив и решил повременить.
Вообще-то тут сработала другая теория, Дедова, о том, что перед тем, как что-то импульсивно сделать, надо выкурить сигарету. За это время импульс минимизируется, эмоции аннигилируют в столкновении с разумом и то, что остается в осадке, есть то, что поможет тебе самому не выпасть в осадок. Дед тогда продекламировал стихи, из которых я до сих пор помню пару строк, что-то типа:
«Докури, докури, докури сигарету
И помедли, немного помедли с ответом,
Прежде, чем спонтанно решить – быть или не быть,
Докури последнюю сигарету».
Было мне тогда лет восемь, мадре со скандалом сошлась с очередным прохвостом, Дед наорал на нее и предал анафеме. Она ушла, хлопнув дверью. Дед наклюкался, носился по комнатам и орал какие-то стихи под грохот на всю катушку «Паяцев». Я рыдал, забившись под стол. Мне было плохо-плохо-плохо! Дед увидел меня, выволок из-под стола, секунд тридцать созерцал, безумно вращая глазами, потом со словами «Бедный Ёрик!» выпустил. Я шмякнулся об пол, Дед пошлепал на кухню в одном шлепанце и развевающемся халате, сильно смахивая на жуткого ворона. Мне стало хуже-хуже-хуже. Я понял… да-да, я все понял, никому до меня нет дела! Доказательством тому было то, что Дед то ли не признал меня, то ли спутал с каким-то Юриком. Мало того, он так наклюкался, что едва ворочал языком, назвав не Юриком даже, а Ёриком! Я был потрясен, уязвлен, и меня душила растоптанная вторым Дедовым шлепанцем гордость. Я отправился на кухню, взял самый острый нож и резанул по запястью (шрам, кстати, сохранился, и я вру девицам разные героические байки о нем). Я собирался встретить свою смерть достойно, как римский патриций, но вид крови все испортил. Я заорал благим матом, чувствуя, что умираю, и медленно стал сползать в обморок. На мой вопль пригалопировал одношлепанцевый Дед. С бутылкой в одной руке и шлепанцем в другой (как тогда меня зациклило на этом!). С секунду он созерцал картину потом… шлепнулся в обморок. Ей-богу, не вру! Я был так возмущен подлостью взрослых (нет чтобы спасать умирающего, сам решил отдать концы!), что как-то сразу очухался. Собрался с силами, перетянул запястье полотенцем и со свирепой радостью опрокинул на Деда чайник холодной воды. Дед, зафыркав, как старый боевой конь, уселся, оглядел ристалище, на котором плескались кровь, вода и виски, и, кажется, решил снова отрубиться. Но я не предоставил ему эту счастливую возможность – вылил на него остатки воды. Он еще раз отряхнулся, уставился на меня, задержал взгляд на моей повязке и замызганной кровью майке, помотал башкой, сощурил протрезвевшие зенки и выплюнул: «Сука!» Это враз вернуло меня в естественное состояние. Я плюхнулся в половую лужу (в смысле растекшуюся по полу), засучил тощими ножками и заорал: «Сам такой! Сам-сам-сам! Никому я не нужен! И не Юрик я, а Мика! Мика я, суки подзаборные!» Дед встал, подошел ко мне, приподнял за шкирку. Я думал, что он опять, как давеча, уронит меня, но он отволок меня в ванную, раздел, снял повязку. Рана до позорного была ничтожной. Мне стало стыдно, что он решит, будто я, как мадре, просто спектакль учинил, и я заскулил. Но он довольно кивнул, отметив, что рана пустяковая, и принялся смазывать ее какой-то гнусью из аптечки. После этого сунул меня под душ, потом сам залез туда, и мы, стоя рядом, дружно кляцали зубами под холодными струями. Потом обтерлись и прошествовали в его кабинет. Дед позвонил нашей домработнице Ксюше, живущей в соседнем подъезде, и попросил зайти, прибраться на кухне. Пока она там чистила, что-то бормоча, мы с Дедом тихо беседовали, утопая в креслах. Дед начал с того, что «принес мне официальные и искренние извинения», поклявшись никогда не повторять подобного. Я не очень понял, о чем речь, но кивнул. Потом он сказал, что «непечатное слово, слетевшее с его уст», относилось вовсе не ко мне, а к нему самому и… впрочем, это не важно. Я опять кивнул, потому что понял, кого он имеет в виду, и даже был с ним согласен. Затем он снял с полки какой-то томик и, вертя его в руках, рассказал мне про принца Датского. Так я познакомился с Шекспиром, который стал мне другом, не задаваясь Степкиным вопросом о прагматизме. Когда Дед завершил свой рассказ, мы услышали всхлипы. Оказывается, Ксюша тоже слушала повествование Деда.
