Через несколько дней по-настоящему начались переговоры. Эльга занимала свой престол, а бояре и греческие послы сидели на длинных скамьях друг против друга. У каждой стороны был свой толмач; асикрит Романа делал пометки у себя в восковых табличках, Эльгин ларник, из числа киевских морован, знавший моравскую грамоту, – в своих.
Благодаря военным походам Вещего и Ингвара русы допускались на царьградские торги – пусть этот допуск сопровождался множеством условий и ограничений. Очередной царев муж, приставленный к русским купцам, порой запрещал вывозить шелка, которые по договору вывозить было можно, и отказывал дать разрешительную свинцовую печать. И тем не менее жить в Царьграде по три месяца за счет греческой казны, продавать там свои меха и челядь, а взамен там же покупать ткани и вино было очень выгодно: доставленные на Русь или дальше в Северные страны, они приносили многократную прибыль. Но и греки умели соблюдать свою выгоду, поэтому еще в Царьграде Константин заговаривал с Эльгой о разрешении греческим гостям самим приезжать с товарами в Киев, Смолянск и Хольмгард, с тем чтобы русские князья содержали их и снабжали всем необходимым на обратную дорогу, как это делали цесари для русских. Тогда она отговорилась тем, что не может принять такое важное решение без совета со своим сыном-соправителем. И теперь Роман от имени василевсов желал узнать, говорила ли она об этом условии со Святославом.
– Я пыталась склонить моего сына к согласию допускать ваших гостей на торг хотя бы в Киев, – отвечала она. – Но он сказал мне: кто одержал победу в войне, тот и посылает своих купцов. И пока ромейские воины не одержали победы над нашими, ромейские купцы не будут на наших торгах.
– Прошлым летом твой сын задумал поход на Корсуньскую страну. – Роман прищурился, будто шутил, и лицо его выражало лукавство, но Эльгу кольнула досада: о том походе ей было горько вспоминать по разным причинам. – И сам Бог разметал бурей его суда. Умный человек понял бы знак: не грабежа и убийства христиан надлежит искать ему, но мира и крещения.
– Крещение – величайшее благо для всякого, но на самом ли деле Константин желает его для нас? Я ждала, что василевс и патриарх пришлют мне учителя для Руси и создания нашей церкви. Но, как я вижу, такого человека с вами нет…
– Поразмыслив, василевс и патриарх сочли, что могут дать епископа, если примет крещение сам Сфендослав. Пока он этого не сделал и большинство людей в вашей стране вслед за ним остаются язычниками, власть церкви не будет здесь прочной. Прихоть земного владыки может в один миг погубить и церкви, и причт, и всех христиан. Так уже было, когда при Михаиле крестился архонт по имени Аскольд. Но не успел он сделать в своей стране хоть что-нибудь для прославления Христа, как твой дядя, архонт Олег, отнял у него власть, убил его и его людей, разрушил церковь, а уцелевших христиан изгнал из страны. Не стоит понапрасну жертвовать учеными мужами, сокровищами, святыми мощами для постройки церквей, если без защиты земной власти все это может быть сметено рукой смерти…
Эльга старалась, чтобы на лице ее отражалось лишь легкое огорчение, но в ответе могла лишь сослаться на обязанность служителей Христа нести слово Божие, не отступая перед угрозой и с радостью принимая мученический венец. В своих опасениях патриарх Полиевкт и его мужи были правы: Эльга не поручилась бы, что не будет именно так. Душа ее все еще не отошла от потрясений минувшей осени, когда родной ее сын сотворил зло, а она не смогла ему помешать.
– Моя невестка, жена моего сына, княгиня Горяна, сейчас не может предстать перед вами, ибо ожидает дитя, – ответила Эльга. – Иначе она рассказала бы, как с ранних девичьих лет стремилась нести слово Божие по примеру мученицы Феклы из Иконии, как еще до брака с моим сыном умоляла меня избавить ее от земного жениха и вручить небесному, отпустить ее проповедовать слово Божие на дорогах… Я не могла этого позволить, как ты понимаешь. – Эльга взглянула на Романа с грустной улыбкой, будто сама сожалела об этой невозможности. – Не знаю, сколько душ смогла бы спасти проповедь юной девы, но что ей самой было бы уготовано почетное место на престолах из света – в этом я верю в справедливость Божию, как вот в этот сотворенный им свет, – она указала на яркий золотой луч, падавший в оконце гридницы. – Непременно расскажи об этом патриарху и его мужам, когда вернешься в Романию.
– Непременно расскажу! – Магистр поклонился, и по блеску его глаз Эльга поняла, что обещанию верить можно: наверняка ему будет приятно попрекнуть ученых мужей церкви недостатком усердия и отваги, в чем их превзошла даже юная дева из варварской страны. – Василевсов и патриарха весьма порадует известие, что жена твоего сына – христианка и что вскоре Бог пошлет ей дитя. Ты, конечно, позаботишься, чтобы оно было воспитано в истинной вере?
– Я сделаю все, что смогу. Но решать здесь будет его отец.
Узнав, что у Святослава уже имеется жена-христианка, Константин, вероятно, простит русским архонтам дерзкое намерение посватать для Святослава его порфорородную дочь.
– А ведь это дитя могло бы помочь нам разрешить наши несогласия, – продолжал тем временем Роман. – Возможно, сын твой слишком суров, чтобы даже уговорами жены и матери удалось склонить его к Христовой вере. Но если ты уговоришь его отдать дитя на воспитание в Романию, чтобы его обучили вере лучшие учителя, наполнили знаниями и мудростью нашей древней державы…
– Арихметике, механике, геометрие… – словно заклинание, нараспев произнесла Эльга те нарочно затверженные заковыристые названия наук, кои превзошел мудрец Лев Философ. Тот, что сделал для украшения царского трона оживающих золотых львов.
– Да, и эти все науки тоже, – с удивлением подтвердил Роман: странно было слышать эти слова из уст варварской архонтиссы, которая сама, скорее всего, не умела даже читать. – И тогда, если дитя Сфендослава будет жить и обучаться в Романии как залог его стремления к миру и дружбе, василевс и патриарх с радостью пошлют в Росию епископа и все, что нужно для учреждения церкви.
– Я поговорю об этом с моим сыном, когда он возвратится в Киев. – Эльга кивнула. – Когда-то я знавала болгарского царевича Бояна, Симеонова сына, и он много рассказывал нам о своем отце. Вот кто был удивительным мужем по дарованиям, уму и силе духа! Он был очень многим обязан тем, что обучался в Романии, и можно пожелать всякому владыке земель такой судьбы.
Роман по-прежнему улыбался, но теперь улыбка его напоминала корчу того, кто по незнанию откусил от золотого греческого плода под названием «лемони». Кислого, как горсть осенней клюквы. Греки когда-то выучили царевича Симеона, Борисова сына, на горе себе: много лет он воевал с ними, захватил множество греческих городов, из-за чего требовал себе звания василевса Романии, и не шутя угрожал самому Царьграду. Его стараниями правители Болгарии, бывшие ханы, а потом князья, стали носить звания василевсов – сделались ровней греческим царям.
Княгиня с ее советниками не раз и не два принимала греческих послов, но успеха переговоры пока не принесли ни в чем. Еще Ингвар в своем старом договоре обещал присылать военную силу в помощь василевсу, если тот об этом попросит, но запрещал грекам самим приезжать на русские земли в поисках наемников. Теперь Роман от имени своих царей просил или дать три тысячи воев для войны с сарацинами – в этом у них нужда была непреходящая, – или отменить запрет. Об этом Эльга отказалась даже разговаривать: военными делами ведает сын, она, женщина, не может знать, выделит ли он три тысячи копий для войны на чужих далеких морях или они нужны ему самому.
