– Етон теперь остался без жены, – с усилием Олег вернул свои мысли к дню нынешнему. – И это весьма его огорчает. Отравляет радость вновь видеть белый свет после могилы. Он низко кланяется тебе, госпожа, и просит примирить его с твоим сыном, вернув ему жену.
Эльга заметила, как при этих словах Лют переменился в лице, вздрогнул, хотел будто что-то сказать, но сжал губы. Однако на лице его осталось то непримиримое выражение, которое она знала еще с молодости Мистины, хотя у старшего брата видела его редко. Даже взгляд стал как во время поединка – не злым, но очень-очень сосредоточенным.
– За свою же жену, что ли, сватается Етон? – немного успокоившись, улыбнулась она.
– Какой выкуп дает? – усмехнулся Острогляд. – Такая красота ему недешево встанет! Мы на царьградских торгах обучались, не продешевим!
На пятом десятке лет бывший кудрявый красавец полысел и так располнел, что в кафтане желтого шелка напоминал сидящее на лавке солнце. В ту тяжелую осень умерла его жена, Ростислава, родная сестра Олега Предславича, однако бодрости духа он не терял. Ходили упорные слухи, что по осени он намерен жениться снова и уже присматривает невесту.
– Ну а если этого ты не пожелаешь… – продолжал Олег, – или князя не удастся склонить к этому исходу… то Етон просит тебя дать ему другую жену из нашего рода, чтобы мир между Киевом и Плеснеском отныне был нерушим.
– Это и есть твое сватовство? – уточнила Эльга, желая убедиться, что речь не о ней самой.
У нее внук – имеющая внуков женщина отказывает от ложа и законному супругу, и уж конечно, к ней не сватаются. Но знатный род творит чудеса: до срока дает юным права зрелых и продлевает молодость старикам.
– Да. У тебя есть дочь, и хотя сейчас она еще слишком юна для брака, сам Етон теперь так молод, что легко может обождать два-три года.
– Да пусть он хоть сто лет ждет, пока прежняя борода по колено не вырастет! – не сдержался Лют.
Мистина слегка двинул рукой, и Лют снова сжал губы. Мистина видел по его лицу, что брату есть что сказать, но его быстрый взгляд предостерегал: не сейчас! Пусть Олег выскажется. И Лют послушно смолчал, но лицо его говорило: это лишь отсрочка.
Впрочем, изумление и недовольство в чертах Эльги и так не обещали сватовству успеха. Ее единственную дочь, долгожданное второе дитя, отраду материнского сердца – отдать какому-то ожившему покойнику? Бране было всего десять лет, она еще не надевала плахты, и все разговоры об устройстве ее судьбы Эльга отметала, ссылаясь на юность дочери. Зная, как нелегка бывает участь знатной жены и как подвержена она переменам из-за событий, чуждых семейным делам, она стремилась по возможности оттянуть начало этих испытаний для Брани. И знала: счастье дочери будет для нее важнее любых выгод. Своей любовью она пожертвовала ради благополучия державы, но не могла сделать того же с дочерью.
– Такой брак принес бы много пользы руси и земле Русской, – продолжал Олег, глядя на Эльгу.
Он предвидел, что Лют, откровенно не любивший Етона в обоих обличиях, будет противником этого замысла и попытается перетянуть на свою сторону брата-воеводу, но не терял надежды убедить Эльгу.
– Если Святослав не примирится с Етоном, война на Волыни может продлиться много лет. Окажутся перерезаны пути на Мораву – те, откуда мы получаем мечи, узорочья, соль, жеребцов, куда сбываем меха и челядь. Моя земля, Деревская, окажется между Русью и Волынью, как между двух костров, и придет в полное запустение. Сюда, на Днепр, хлынут новые толпы разоренных беженцев, сирот, увечных. Сам Бог велит тебе, княгиня, сделать все, чтобы дать мир нашим землям. И есть к тому верное средство: заключить с Етоном родственный союз.
Быстрым взглядом Олег окинул собравшихся. На многих лицах отражалось сомнение, но на иных – одобрение. Никто не хотел войны на западных торговых путях «в немцы», которые сложились даже раньше, чем путь «в греки» – вниз по Днепру.
– Присоединить Волынь к Руси – вот лучший способ навсегда водворить там мир, – спокойно заметил Мистина. – Именно так мы замирили Деревскую землю, и сделаем это с Плеснеском.
Лицо Олега слегка ожесточилось. Он был русского рода, а не деревского, но уже почти девять лет правил этой землей и сострадал ей, видя не заживающие раны от русских мечей. Иные ее волости обезлюдели, старинные городцы так и лежали углем пожарищ.
– Пока я жив, – Олег с неохотой, но прямо взглянул на Мистину, и сейчас его мягкое, приветливое лицо казалось угрюмым, – я сделаю все, чтобы между русью и древлянами был мир. Но не поручусь, что они никогда… при жизни моей или после… не попытаются более сбросить это ярмо… Что вновь Уж и Тетерев не потекут кровью вместо воды. Блаженны миротворцы, – так, княгиня, учил нас Господь.
– Взаимное несогласие Господь осуждает, – вступил в беседу отец Ригор. – И не только вражду людскую меж собой, но желает Он, чтобы примиряли мы вражду и других. Кто поступает так, тот наречен будет сыном Божьим. Дело самого Единородного сына Божия в том состояло, чтобы враждующих примирить и разделенное соединить. Для того Он к нам пришел, тому и нас учил.
– Господь говорил о мире и любви среди людей истинной веры, – напомнила Эльга.
– Главное, чему учил Он, – примириться с Богом в сердце своем, – негромко, но твердо ответил Олег. – К этому все мои помыслы, а иное Господь сам устроит. Но не видать мне мира с собой и с Богом, если допущу вражду и убийство меж людьми. А тебе, княгиня?
– Но не могу же я отдать мою дочь за язычника! – возразила Эльга. – Или Етон, возродившись силой Одина, теперь желает принять Христову веру?
Эта мысль показалась ей такой нелепой, что она едва не засмеялась.
– Ради мира в роду и в земле Русской я смирился с тем, что моя дочь вышла за язычника, – напомнил Олег.
Эльга сама могла бы добавить: он смирился не только с этим.
Ригор слегка нахмурился. Как и для всего Киева, для него не была тайной связь княгини с воеводой-язычником.
– Пусть люди скажут, – Олег указал на бояр – старых, еще Ингваровых гридей и полянских старейшин. – Разве мир на Волыни, на путях к Мораве, не стоит трудов и уступок? Пусть отец Ригор скажет – разве не послужишь ты Господу, водворив этот мир, пусть даже ценой неких жертв?
– Моя дочь не будет этой жертвой! – решительно ответила Эльга.
В чем другом она могла бы уклониться от ответа, наплести красивых, но малозначащих слов. Ума и опыта в таких делах ей хватало. Но при мысли о такой судьбе для Брани все в ней приходило в возмущение, и она стремилась задавить эту мысль в зародыше, не позволить, чтобы она пустила хоть малюсенький корень в умах бояр.
– Моя дочь слишком юна, чтобы я согласилась отослать ее в чужие края, к человеку, который не то жив, не то мертв! Который получил новую жизнь из рук старого бога. Что станет с ее юной душой, окажись она одна, вдали от меня!
– В Плеснеске есть христиане. И среди морован, и среди руси.
