– Ну и бог помочь, – кивнула Эльга и уехала.
А Величана внезапно осталась хозяйкой на княгинином дворе. Добрым словом помянула покойного супруга: его хозяйство дало ей, такой молодой, нужный опыт, без чего тут недолго было бы и растеряться.
– Ох, понравилась ты княгине! – смеялась Держанка, прибежавшая к ней на помощь.
Старшая из племянниц Эльги, Святана, уехала вместе с княгиней, а младшая осталась с Величаной. Эти две часто появлялись на княгинином дворе: что ни день приходила не одна, так другая, а то и обе сразу. Эльга любила их, как родных дочерей, и свекровь ни той, ни другой не смела слова сказать против частых отлучек невестки из дома. Мистина в молодости мало думал о своих детях, но всегда был с ними весел и снисходителен. Обе старшие выросли отцовским дочками: обожали отца, лошадей, оружие и все дружинные дела, водились с отроками и сражались между собой на деревянных мечах, точно таких же, какие были у Улеба, Люта и прочих братьев, родных и приемных. Отстали они от этих игр, только когда надели плахты – в первый и пока единственный раз в жизни. По примеру княгини они носили варяжское платье с наплечными застежками, а головы украшали узорными подвесками греческой и моравской работы. Обе были всего на три-четыре года старше Величаны, и она охотно приняла их в подруги – можно сказать, с восторгом кинулась к ним, едва убедившись, что племянницы Люта готовы подарить ей свою дружбу. Младший брат отца был старше их всего лет на шесть, и Величана невольно думала о Святане и Держане как о его сестрах. И ни с кем другим она не хотела быть рядом, как с ними – как будто сам Лют через них тоже какой-то частичкой был с нею.
– Будем молиться, чтобы Горянка родила хорошо! А, да, ты ж некрещеная! – вспомнила Держана. – Ты вот что: возьми полотна, рушник какой-нибудь новый, спроси у Беляницы яиц, каши горшок, и давай отнесем… отнеси Мокоши. – Она показала за тын, где совсем рядом, вблизи княгининого двора, располагалось древнее киевское святилище. – Моли богинь, чтобы у Горяны обошлось, чтобы живая осталась, чтобы дитя живое принесла – да чтоб сына!
Величана ответила недоуменным взглядом, не поняв сразу, почему ей нужно так заботиться о чужой женщине.
– Ах… да! Она же княгиня!
В присутствии Эльги, так прочно державшей в руках все внутренние и внешние дела Руси, трудно было помнить, что настоящая княгиня киевская – это жена Святослава. Величана даже ни разу ее не видела.
Но дело оказалось не в этом.
– Княгиня-то она княгиня. Ты не понимаешь? – Держана огляделась, нет ли близко любопытной челяди, и зашептала: – Сохрани Мокошь, она помрет, тогда Святше может другая жена понадобиться. А тут ты, как нарочно! А роди Горяна хорошо, да сына – Святша на радостях тебя отпустит…
– К-куда… – вымолвила в смятении Величана.
Быть отпущенной назад, в Плеснеск или даже Луческ, она совсем не хотела.
– Ну-у… – Держана засмеялась. – А куда бы ты хотела? Не хочешь разве мужа другого – молодого? Собой пригожего? У нас есть такой!
– Да что ты… – изнывая от смущения и трепеща от манящей надежды, Величана отмахнулась, отвела глаза и тоже засмеялась.
Она пыталась открыть Эльге Етонову тайну – что вовсе не прежний Етон сидит сейчас в Плеснеске и торгуется со Святославом за дань и прочее, а совершенно другой человек, без роду племени. Какой-то пес из леса. Чтобы княгиня, столь добрая к ней, знала, за кого у нее сватают дочь или даже Олегову внучку-полонянку. Но Эльга сказала «я знаю», едва лишь поняла, о чем речь. Величане не пришлось самой рассказывать про свой позор. И про то, что она не настоящая княгиня плеснецкая, раз уж на деле не была женой настоящего Етона.
Откуда Эльга могла узнать? От Мистины, как догадалась Величана потом, ведь Лют еще в дороге решил передать эту тайну своему старшему брату. Но это «я знаю» содержало, как ей показалось, и что-то еще. И благодарность за честность, и даже неявное обещание награды. Пожив лишь несколько дней под покровительством Эльги, Величана не удивилась бы, если бы та знала уже все, что творится у нее на сердце.
Величана послушала совета: раздобыв все нужное, отнесла к Мокошиному идолу. Пусть мать всего живого позаботится о Горяне и ее чаде, а тем самым подарит ей, Величане, хотя бы надежду на свободу и кусочек счастья. Ведь она не первая: сестра княгини, Ута, была вдовой ловацкого князя и вышла за Мистину – воеводского сына; Предслава, вдова деревского князя, вышла и вовсе за Мистининого оружника, кормильца его сыновей. Величана готова была благословлять судьбу, отнявшую у нее плеснецкий стол, если взамен Эльга даст ей того мужа, которого хочется. Глядя на высокий липовый идол Мокоши, уже украшенный первыми венками из колосьев после зажинок, Величана, забыв о Горяне, молила о помощи небесную госпожу всех земных очагов.
Стараясь заслужить благосклонность Эльги, Величана усердно занималась хозяйством: решала, что готовить челяди, а что оружникам, присматривала, как служанки мелют и просеивают муку, толкут крупу, снимают сливки и сбивают масло. Вроде бы все шло хорошо, и без настоящей хозяйки столы в гриднице выглядели не хуже обычного. И особенно она обрадовалась, обнаружив среди оружников Люта. Он разговаривал с парнями, и она не могла обратиться к нему на виду у всех; лишь раз, проходя мимо, он быстро подмигнул ей обоими глазами, будто говоря: рад тебя видеть. И Величана ушла в поварню, сжимая губы, чтобы не улыбаться во всю ширину рта, унося как драгоценность память об этом знаке приязни.
Но Лют явился не просто так и не для того, чтобы переглядываться с Величаной. С ним пришли две сотни его и воеводских оружников: часть расположились на дворе княгини, часть несли дозор на Святой горе и у ворот городца.
– Зачем это? – спросила она у Держаны.
– Отец велел, – без обычных улыбок ответила та. – Летошный год Прияна – она тогда княгиней молодой была – мертвое дитя принесла, так был здесь шум великий, даже младшая чадь поднялась, кляли Господа Иисуса, и святых, и княгиню за то, что крестилась… – Держана понизила голос и почти шептала. – Кричали, что навьи греческие испортили княгиню и старую, и молодую, хотели иконы святые в Днепр покидать. Едва побоища не вышло. Не дай бог, с Горяной то же будет – тогда крови не миновать. И церковь разнесут по бревнышку, да и людей… Кирие элейсон!
[34] Княгиня велела Ригору, как молебен отслужит, на двор сюда идти, да тот сказал, не пойду, приму мученическую смерть, но не убоюсь… Он-то не убоится. Но случись такое опять – изгонят и Ригора, и крещеных… как бы не убили. Было же… давно, я едва родилась. Был какой-то папас
[35]… не грек, а с Варяжского моря… Ходил слух, будто он кровь пьет у людей, нам матушка рассказывала, его убили у Предслава на дворе, и тогда Олега свергли и Ингвара князем нарекли. Не дай бог опять такого…
Величана слушала, прижимая руки к груди. Совсем недавно, этим летом – а казалось, целую жизнь назад, – она в Плеснеске ждала прихода киевской рати и боялась для себя и города всяких бед. Но и у киевских князей, сломавших ее прежнюю жизнь, хватало своих невзгод и тревог. Поневоле потянешься к тому царствию небесному, о коем любит рассказывать Олег Предславич – тому миру духовному, где всегда тишь, любовь и блаженство. И который можно носить с собой в сердце, ожидая того срока, когда Господь возьмет тебя в свет невечерний уже навеки…
