С приходом темноты Мистина отозвал оружников: что бы ни случилось за ночь, Киев узнает об этом лишь утром. Величана стояла у княгининого крыльца, глядя, как они уходят; иные, знакомые по пути с Волыни, оборачивались и слегка кланялись ей.
Лют вышел из гридницы и направился к своему коню, но поднял глаза и увидел Величану. У нее замерло сердце; он помедлил, потом отдал повод назад отроку и направился к ней через двор. Все его снаряжение было у оружничьего, лишь знакомый Величане «корляг» с серебром и медью в рукояти висел на плечевом ремне, поверх зеленого кафтана. Уже темнело, челядь прибиралась в гриднице после ужина, во дворе было почти пусто.
– Вот у нас как бывает, – Лют улыбнулся и снова подмигнул, желая ее подбодрить, – будто не молодуха рожает, а печенег под горой стоит. Не бойся. Коли и случится что, на Святую гору мы никого не допустим. Хоть у нас не те стены каменные, что в Плеснеске, однако мой брат говорит: не нужны тому стены, у кого есть мечи дружины верной.
– Я не боюсь, – просто ответила Величана.
Когда Лют стоял возле нее и говорил с ней, никакие тревоги не могли пробиться к ее душе. Ничто другое во всем свете не имело значения.
– Княгиня боится, что Горяна помрет… – начал Лют. Звенящая плеть с серебряными колечками в рукояти подрагивала в его руке и слегка била по полам кафтана. – Бабы говорят, она весь срок свой твердила, что умрет…
– Бывает, и умирают. – Величана склонила голову к плечу. – У моего старшего брата, Чтислава, первая жена первыми же родами умерла. А матери сестра меньшая – девятыми, она не молода тогда уже была. Да и я…
Не хотелось об этом говорить, но оба они невольно вспомнили тот зимний вечер, когда Лют нес бесчувственную Величану на руках к саням, под легкий снегопад. Она тогда уже потеряла дитя, но еще не осознала этого. А ведь если бы Мокошь была к ней добрее, ей пришла бы пора рожать именно в эти дни – одновременно с Горяной. Но тогда у старого Етона появился бы якобы законный наследник и вся пряжа их судеб вышла бы совсем, совсем иной. Где они все были бы сейчас?
– Говорят, если Святослав без жены останется… – Лют глубоко вдохнул, – может, за Прияной пошлет, а может… кто ж его знает? Может, ты еще киевской княгиней будешь…
Видно было, что этот разговор не доставляет ему удовольствия, а глаза, совсем карие в полутьме, пристально вглядывались в глаза Величаны.
– Я не хочу быть киевской княгиней, – прямо ответила она. – Я была княгиней, довольно с меня. Если бы я могла… сама решать… я не выбрала бы больше никакого князя.
– А кого бы ты выбрала? – совсем тихо спросил Лют и придвинулся к ней еще ближе.
Все эти дни его мучил разлад. Он помнил, что родом, сын челядинки, не вышел набиваться в мужья к дочери князя и бывшей княгине; Величана может добиться куда более почетной и высокой доли; если Святослав и впрямь пожелает взять ее в жены, у него на это есть все законные права. И все же дикий зверь просыпался в душе и начинал с яростью все рвать когтями при мысли о том, что эта зеленоглазая вила уйдет из его жизни, как и вошла, что она лишь мимолетная гостья, сон, несбыточная мечта… Ведь даже Мистина владел своей княгиней тайно, без законного права. На что может надеяться он, Лют, во всем уступающий брату?
– Я… – Величана хотела ответить, ее нежные губы, розовые, как цвет «огненной травы», дрогнули.
Вместо ответа она вдруг потянулась к нему, обвила рукой за шею и поцеловала. Приход рассвета мог еще сильнее усложнить их и без того непростые дела, и сейчас, пока еще оставалась в живых надежда, Величана не могла больше терять время, скрывать то, от чего распирало грудь и теснило дыхание.
Лют быстро обнял ее и ответил на поцелуй; он ощущал, что она дрожит, но вместе с тем чувствовал облегчение. С таким отчаянным чувством она обхватила его за шею, как будто тонула и могла пропасть без этой опоры. Он не ошибался, не слишком много мнил о себе, когда видел нежность и призыв в ее светло-зеленых глазах. До возвращения Святослава можно успеть позаботиться о своем счастье, лишь бы только знать, что она не пренебрежет им, не отвергнет сына челядинки.
Теперь он это знал.
* * *
Всю ночь Величана спала вполглаза, ворочаясь, изнывая от тревоги и от счастья, снова и снова стараясь пережить каждый миг этой встречи. Снова и снова вставал перед ней взгляд Люта – пристальный, ищущий, будто стремящийся проникнуть в само ее существо; оживало в телесной памяти ощущение его теплой шероховатой щеки, его губ, и всю ее пронзала сладкая горячая молния.
А под утро, еще до белой зари, приехала усталая княгиня, и вмиг все поднялось, загомонило. Горяна родила, родила благополучно, мать и новорожденный сын были живы и в хорошем здоровье. Услышав это, Величана разрыдалась; так разрешилось ее напряженное ожидание, Мокошь ответила на ее мольбы.
– Слава Мокоши! – приговаривала Эльга, обнимая то Величану, то прыгающую в одной сорочке Браню. – Обошлось! Два внука у меня теперь! Два наследника стола нашего! Слава богу! Феотоке Парфене хэре кехаритомэне Мариа, о кириос мэта су! – твердила она на память греческую похвалу Богоматери, которую христиане почитают владычицей мира земного и небесного.
На утомленном лице ее было такое облегчение, что Величана понимала: она радуется не только внуку, как всякая бабка, но и тому, что семья избавлена от новых потрясений, защищено продолжение рода, в державе будет мир. Теперь все эти крикуны увидят, что Христос не несет Руси никакой беды: ведь нового наследника Святославу родила княгиня-христианка.
Княгиня легла спать, но Величана больше не могла даже пытаться заснуть. На рассвете она поднялась, оделась и пошла смотреть, чтобы не проспала челядь. Охваченная общей радостью, полная своими надеждами, она уже чувствовала себя частью этого дома и Эльгиной семьи – а ведь дней пять назад она знать не знала этих людей! Ей бы повезло со свекровью, стань она женой Святослава…
Греческим послам вновь пришлось ждать: княгине стало не до них. Каждый день Эльга ездила навестить Горяну и дитя. Почти всегда она заставала у той Олега, и они сидели, по очереди нянча новорожденного, в совершенном согласии. Как обычные новоиспеченные дед и бабка, радостно толковали, что за витязь у них вырастет и сколько радости всем принесет. Рядились, как его нарекать. Эльга помнила, что Святослав намеревался дать второму сыну имя Олег; правда, тогда речь шла о сыне Прияны, но ведь это дитя – прямой кровный потомок Вещего, а значит, имеет даже больше прав на самое сильное родовое имя. Сын Горяны имеет на него право, как никто другой: ведь в нем слились воедино две ветви потомков Вещего.
Всякий раз Эльга брала с собой то Малушу, то Добрыню: Горяна приходилась им теткой, а ее сын – двоюродным братом. Малуша охотно качала младенца, уже мечтая, что через год у нее может появиться и свой такой же.
– Да и вот удалец растет, – сказал однажды Олег, кивая на Добрыню. – Не оглянемся, придет пора и его женить.
– Поди и невесту присмотрел? – засмеялась Эльга, глядя на отрока.
