Обоих этих людей, отца и побратима, он покрыл тайным позором из одного и того же мешка. Даже у Сигурда Убийцы Дракона было слабое место, и у Мистины в самой глубине души таилось два грязных пятна, которые он никогда не сможет отмыть.
Когда он впервые сказал себе «она будет моей», глядя на невесту своего князя и побратима? Поначалу он сам не принимал эти помыслы близко к сердцу, и до свадьбы попытку отбить Олегову племянницу у Ингвара затеял больше из дерзости и озорства, чем по истинному желанию. Истинное желание пришло позже, пару лет спустя, когда сам он уже был женат на Эльгиной сестре и в обеих семьях появились чада. Ему нелегко далась уступка собственной страсти, но, сделав ее, он не каялся. Это было меньшим злом. Цепляясь за честь, он мог бы возненавидеть и Ингвара, и Эльгу, и собственную жену Уту, а это причинило бы семье и дружине куда больше горя.
Но даже в те дни, когда у него мутилось в уме от страсти, а Эльга упрямо отталкивала его, оберегая честь всех троих, и он знал, как низко пал в ее глазах, ему не было так трудно говорить с ней, как сейчас, когда он подбирал слова для разговора с Лютом.
С Эльгой норны свели его неслучайно. Для того чтобы истинная наследница Вещего могла осуществить и вырастить свою судьбу, ей требовалось то положение, которое ей мог дать только Ингвар, и опора, которую мог ей дать только Мистина. Недаром норны позволи ему выжить в Деревской войне, когда Ингвар погиб. Более двадцати лет он был с ней и не мыслил себя без нее. Тот Мистина, молодой, не знавший Эльги, казался ему другим человеком.
А с Лютом все вышло иначе. К его появлению на свет привел случайный, глупый порыв юношеской похоти, от которого Мистина вполне мог воздержаться. Но плоды того порыва, постепенно вызревая, занимали в его сердце все больше места. Лют вырос, так похожий на Мистину, и неприметно стал значить для него чуть ли не больше, чем все остальные, признанные и законные дети. Мистина гордился им, но сейчас стыдился их близкого родства даже сильнее, чем двадцать шестьлет назад, когда Лют только родился.
На Свенельдовом дворе Мистина подъехал к отцовской избе – там в последние годы обретался Лют со своими младшими женами и хозяйством. Но тот оказался не дома, а в кузнице – возился с бармицей своего шлема. Лют больше самого Мистины любил заниматься железом и был более искусным кузнецом. Поначалу он вошедшего не заметил, и Мистина, стоя у двери, молча смотрел, как Лют, голый по пояс, с покатыми мускулистыми плечами и черными от железа руками, с закушенной от усердия нижней губой стучит молотком по заклепке. Два науза на толстой серебряной цепи на гладкой груди, домашние порты, некрашеные и порядком драные… И это человек из богатейшего киевского рода! Любви Мистины к красивой одежде и хорошим вещам Лют не унаследовал и этим равнодушием уродился точно в Свенельда.
Боги… Он ведь давным-давно не отрок. Девять лет прошло с тех пор, как Мистина полностью стал для Люта «отца вместо», ему двадцать шесть! В его годы у Мистины уже были за плечами походы на уличей, тиверцев, печенегов, война в Греческом царстве, поход на Дунай и тот приснопамятный договор с Етоном. Это не значит, что Лют за ним не поспевает. Это значит, что ему уже пора знать, кто он такой, чего ждать и требовать от себя.
– Все стучишь? – насмешливо сказал Мистина, и Лют поднял голову. – Зарылся, как дверг. Бросай свое железо, иди мойся. Я тебе невесту раздобыл, лебедь белую, и как ты ее обнимать будешь такими черными руками?
Лют положил молот и подошел к нему. На лице его было тревожное, сосредоточенное ожидание.
– Ты поедешь в немцы, – объявил ему Мистина, – к Отто, и нынче вечером тебе Торлейв и Острогляд от княгини привезут невесту. Муж ее мертв, она вдова с приданым. Ты обведешь ее вокруг печи, а я отдам ей все ключи. Красный стол дня через три устроим, и она будет твоей женой перед всем Киевом.
Даже если Святослав будет недоволен решением матери, вырвать чужую законную жену из дома, в своей же ближней дружине, не посмеет даже он.
– Княгиня согласилась? – спросил Лют, хотя это было очевидно.
На его широком лбу залегли продольные складки, вид был растерянный, будто он не поймет, о чем ему говорят.
– И она сама…
– И она сама. Сказала, что честь у нее уже была, теперь счастья хочет.
Лют отвернулся и отошел. Можно было подумать, что ему медведицу из лесу везут, а не ту зеленоглазую вилу, о которой он мечтал уже полгода.
– Ну, что ты? – Мистина шагнул вслед за ним. – О Святославе не думай. Я же здесь буду. Пока я жив, он ее не тронет, убей меня мой меч!
– Погублю я ее! – выдохнул Лют, не поднимая головы. – Она молодая… у нее позади дряхлый дед, могила ранняя да волки лесные. Ясно дело, я ей сейчас как сам Ярила… а потом? Привыкнет… и ее, и детей попрекать будут… что я дворовой девки сын…
Мистина выдохнул.
«Расскажи ему… – советовала Эльга. – Пусть он знает правду о себе».
«Не всякая правда приносит добро, – когда-то давно говорил он ей. – Иная правда может разрушить все, что было улажено, и ничего не дать взамен. Такая правда не нужна никому, и лучше ее зарыть поглубже».
Но правду о себе человек должен знать. Никто другой не увидит, какие качества и силы в нем пробуждаются, и он должен иметь все орудия для управления ими.
– Я скажу тебе кое-что… – Мистина положил руку Люту на плечо. – Не буду просить хранить это в тайне, ты и сам поймешь, что никому не нужно этого знать. Очень давно… когда мне было всего-то лет шестнадцать, я однажды провинился перед моим отцом. Очень сильно провинился. И за это был наказан, – Мистина подмигнул и почесал спину звенящей серебряной плетью. – Отец простил меня, и много лет мы хранили нашу общую тайну. Даже от тебя, хотя тебя-то она больше всего касалась.
Он посмотрел в поднятые к нему ореховые глаза, выражавшие напряженное ожидание.
– Ты не сын Свенельда.
Лют вздрогнул. Сейчас, когда низкое происхождение по матери терзало его сильнее, чем когда-либо в жизни, Мистина не мог сделать ничего хуже, чем лишить его столь знатного и прославленного отца.
Но как? Их сходство с Мистиной всем бросалось в глаза с самого его детства. Даже Етон, муховор старый, замучил этими шутками…
– Ты его внук. По правде, твой отец – я. И, стало быть, ты – внук моей матери, Витиславы, дочери Драговита. В тебе кровь князей ободритских, как и во мне. Ты сын холопки, но внук княжны. Род твой куда лучше, чем ты думал. И пришло время тебе об этом узнать.
– Ты мой отец? – тихо повторил Лют. – Но как…
– Мне было шестнадцать лет. Помнишь себя в шестнадцать?
…Возвратившись от уличей в Киев, воевода Свенельд застал, как в сказании, «чего дома не ведал».
– Где этот йотунов… – Он запнулся, не зная, как обозначить своего единственного сына, не оскорбив памяти его покойной матери. – Шумилка! Мистиша где? Зови его сюда!
Из долгого летнего похода он вернулся вчера. А нынче утром, успокоившись и осмотревшись, сделал неприятное открытие.
