Мистина и Лют ждали невесту перед старой Свенельдовой избой. Лют был вымыт, одет во все чистое, в красном кафтане и с лучшим наборным поясом, но от волнения имел замкнутый вид. Не подавая вида, Мистина тоже волновался. Кто бы мог подумать – плод случайного порыва, никому не нужный пащенок дворовой девки сегодня введет в воеводский дом настоящую княгиню. Точно так же, как когда-то сам Мистина ввел Уту, вдову Дивислава ловацкого. Но он был горд за Люта и благодарен рожаницам за его добрую судьбу – которой сам, строго говоря, не заслужил.
Плод его тайного бесчестья сегодня принесет дому немалую честь. С тайным трепетом, будто сам жених, Мистина снял Величану с коня, поцеловал ее и повел в избу.
Здесь все было прибрано, цветная посуда на полках вытерта, медная и бронзовая оковка ларей спешно вычищена. На столе стоял большой кувшин меда и несколько кубков. У дверей толпилась челядь, в том числе и две младшие жены Люта с тремя детьми. Перемила и Ветляна стояли, покорно опустив глаза. Рано или поздно сюда должна была явиться настоящая знатная хозяйка, и им оставалось молить богов, чтобы она не оказалась вздорной и жестокосердной. По женщинам Величана лишь скользнула беглым взглядом, зато улыбнулась, задержавшись на здоровых детских личиках. Ей уже нравились эти дети – продолжение Люта, и она видела в них залог того, что вскоре он и ей подарит такое же милое дитя.
Тишанка прошла вслед за госпожой, держа в руках курицу со связанными лапами и свежий хлеб – приношение чурам, чтобы приняли новую жену.
– Перед богами, перед чурами нашего очага, перед вами, знатные мужи, я принимаю в наш род эту женщину, Величану, – объявил Мистина, остановившись перед столом. – Признаю ее хозяйкой дома и госпожой всех его богатств, челяди и скотины. Я вручаю ей ключи от всех замков и передаю право распоряжаться имуществом и припасами. И да благословят ее боги под нашим кровом, наградят здоровьем, долголетием, удачей во всех делах и многочисленными чадами!
Мистина взял со стола две связки ключей и передал Величане. Она взяла их и прижала к груди. Связки были весьма тяжелыми. В одной не менее десятка ключей от навесных замков для клетей и погребов с припасами – кованных из железа, похожих на совочки на длинном черенке. Во второй связке было несколько ключей от ларей с более ценным имуществом, эти были похожи на крючки с зубчиками, а их рукояти были из узорной литой бронзы, некоторые – с серебром и даже позолотой. Уже старые, вытертые, иные из них помнили руки Витиславы и Уты. А теперь все богатства этого славного дома принадлежат ей.
Один раз, на другой день после свадьбы с Етоном, Величане уже дали похожую связку ключей. Но тогда она, разбитая и напуганная началом новой жизни, и на четверть не радовалась этому так, как сейчас. А сегодня Мистина казался ей богом, вручившим истинные ключи от ее счастья.
– Я принимаю эту женщину как мою жену, – хриплым от волнения голосом сказал Лют. – И пусть то, что она принесла с собой, умножится многократно.
Величана повернулась к нему. У нее подкашивались ноги – сейчас все то, о чем она мечтала, как о безумном и несбыточном, наконец-то станет явью. Она получает мужа – того, за кем по доброй воле пойдет в могилу хоть завтра и будет готова умереть без сожалений, лишь бы не расставаться с ним ни на день.
Княгиня Эльга мудра, но она не права. Любовь земная – справедлива. «Ты прекрасен, возлюбленный мой!» – говорит женщина столько веков, сколько существует род людской, и она права всегда. Ты – солнце моей души, и разве можно измерить точными мерками счастье, что несет мне твой свет?
Лют шагнул к ней. Они должны были еще что-то сказать, еще что-то сделать, передать свадебные дары, выпить из рога, обойти вокруг печи… Но только сейчас, глядя в зеленые глаза своей вилы, Лют осознал значение того, что рассказал ему Мистина. Он может больше не бояться, что недостаточно для нее хорош. И пусть об этом знают только он и Мистина – этого довольно.
Он молча сжал ее лицо в ладонях и стал целовать. Никто и никогда больше не отнимет у него этого права. Может быть, когда-нибудь он и расскажет ей о своей княжеской крови. Когда у них родятся дети и захотят узнать все о своих предках. Но не сейчас. Сейчас сама любовь ее наделила его всеми достоинствами, и большего ему не сумеет дать сам цесарь ромейский.
* * *
На заре Малушу разбудила Беляница.
– Вставай, – велела она. – Умывайся да оденься получше.
– Получше – это как? – не поняла Малуша, протирая глаза.
– Сорочку чистую надень и плахту.
– Плахту? – Малуша удивилась, ибо плахту до сих пор надевала только в поле, когда сопровождала княгиню на зажинки. – Мы на нивы пойдем?
– Нет. Княгиня так приказала.
Пока Малуша собиралась, поднялась и прочая челядь. Утро было вполне обычное, но Малушу не отпускало ожидание чего-то особенного. Вчера, к ее облегчению, волынскую пленницу отослали замуж за Свенельдича-младшего, но и сегодня что-то будет. Она читала это по лицу Беляницы, но спросить не смела, приученная к мысли: все нужное ей скажут.
Беляница сама расчесала ей волосы и заплела косу. Коса у Малуши с детства была всем на зависть: в руку толщиной и ниже пояса. Прежде ее расчесывала и заплетала мать, но у княгини пришлось справляться самой: Беляница редко имела на это время.
– Пойдем, – кивнула та, когда Малуша была готова.
Они вышли во двор и повернули к хлебной клети. Здесь стояли большие чаны для опары – на княжьем дворе хлеба требовалось много. На длинных столах челядинки месили тесто и катали хлебы, отсюда их носили к хлебным печам в дальнем углу двора, здесь готовые караваи хранили в больших ларях. Но хлеб пекли вчера, а сегодня столы были вымыты и стояли пустыми.
За ними потянулась челядь – все женщины-служанки, конюхи, водовозы, разные слуги, даже кое-то из оружников: этих не звали, но и не гнали. Пришли старший тиун, Богдалец, подключник Начеша, Вощага-кравчий. Даже Сабаней, старший конюх, явился и застыл у двери, сложив руки, с невозмутимостью на плоском степняцком лице. Малуша дивилась, к чему это «домашнее вече», но на лицах собравшихся было то же недоумение. Кажется, никто не знал, ради чего их созвали.
Потом вошла княгиня с дочерью и двумя ближними служанками. За ней шел воевода с двумя телохранителями, и тут Малуша совсем перестала что-либо понимать.
К чему все это? Зачем эти люди? Она не провинилась ни в чем…
Когда челядь перестала кланяться, Эльга сделала знак тиуну. Богдалец вынул из мешка курицу, свернул ей голову и бросил в печь.
– Да благословит Мокошь, очагов госпожа, и чуры дома сего дочь свою Малушу, – сказала Беляница, а Эльга добавила:
– И Мария, царица небесная.
Она была не уверена, что мать Христа стоит призывать к участию в столь домашнем, почти кровном обряде, но говорят же, что без ее воли не делается ничего.
– Сегодня я честью жалую служанку мою верную, Малушу, – вслед за тем Эльга посмотрела на девушку. – За доброту ее, верность, честность и сметливость ставлю я ее младшей ключницей и отдаю в волю ее женок из челяди, кроме только Беляницы.
