Малуша сглотнула, подавляя просящиеся на глаза слезы. Она старалась не смотреть на своего деда, который, стоя в ряду высших бояр, нередко бросал на нее сочувствующие взгляды. Эльга обманула и его мнимой благосклонностью, притворной готовностью исправить причиненное его внукам зло. Внучка-ключница теперь и самого князя деревского тянет вниз, и дочь его, молодую княгиню киевскую, недруги могут попрекнуть: у нее-де сестричада – рабыня…
Но слезы не помогут. У судьбы нет для нее жалости. Малуша стояла, гордо выпрямившись, чтобы всякому было ясно: род этой девы много лучше ее доли. Пальцы ее до белизны стиснули кованое железо черенков. Она еще так молода, ей всего тринадцать. Не может быть, чтобы бог ее покинул, а суденицы завязали этот узел на ее нити раз и навсегда. Когда-нибудь добрая богиня Заря-Заряница, покровительница юных, еще сбросит ей с неба золотые ключи от лучшей доли.
Послесловие автора
Об исторической основе
По части исторической основы в этом романе два пласта. Первый касается собственно событий. В 958 или 959 году княгиня Ольга дождалась ответного посольства из Царьграда, что описано в летописи:
«…прислал к ней цесарь греческий послов со словами: «Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск, и меха, и много воинов в помощь». Отвечала Ольга через послов: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». И отпустила послов с этими словами». (Перевод О. В. Творогова)
Но и в Киеве переговоры не привели к успеху. Это видно из того, что в том же 959 году Ольга отправила своих послов к германскому императору Оттону с просьбой прислать для Руси епископа.
Второй пласт связан с темой русов на Волыни. Рассматривать эту тему позволяют в основном косвенные доводы. Я не претендую на то, чтобы открыть читателю всю правду истинную о древних тайнах, поэтому просто изложу те основания, которые подталкивали мою фантазию в этом направлении.
Из документов, касающихся международной торговли в раннем Средневековье, известно, что торговцы-русы (кто бы они ни были) посещали Великую Моравию и другие западные страны начиная с VIII века. Вероятно, в то время, пока еще не работал знаменитый путь «из варяг в греки», уже существовал путь «из хазар в немцы» и как его вариант – путь «из варяг в немцы»: спускаясь по Днепру до Киева, торговые гости отсюда поворачивали сухим путем на запад, через земли полян, древлян и волынян к морованам, а потом – к баварам и далее вплоть до Кордовского халифата, куда возили невольников для дальнейшей продажи на Ближний и Средний Восток.
На этом пути русы оставляли следы – как языковые, так и материальные. Александр Васильевич Назаренко, известный историк и филолог, специалист в области русского Средневековья, доктор исторических наук, на лингвистическом материале показывает, что само название «русь» проникло в немецкий язык не позднее первой половины IX века. Ему же принадлежит статья «Игорь, варяги и др. – о вероятных ассимилятивных процессах в языке восточноевропейских скандинавов Х в.». Суть в следующем: зафиксированные письменными источниками (собственно древнерусскими, скандинавскими и греческими) имена русов-варягов и термины позволяют предполагать, что выходцы из Скандинавии, жившие в Восточной Европе в IX–X веках, имели свой диалект, отличный от «нормального» древнесеверного языка. В их наречии за время пребывания в славяноязычной среде неизбежно должны были накапливаться специфические черты. Некоторые «восточнославянизмы» в языке скандинавов на Руси не раз отмечались исследователями, например, значение древнескандинавского «гард» – город, не свойственное северному языку как таковому и развившееся под влиянием славянского «город». Древнеисландское «грикк» (грек) возникло под влиянием славянского слова, и это можно объяснить через посредничество восточноевропейских двуязычных скандинавов, среди которых это слово было наиболее употребимо (ибо через славян скандинавы попадали к грекам). Термин «варяг» тоже бытовал в среде восточноевропейских скандинавов, заметно отличаясь от древнескандинавского «вэрингиар» – «скандинавские воины на византийской службе». Не исключено существование диалекта, в котором древнескандинавское «вэринг» еще в первой половине IX века изменило звучание и тогда же оказалось заимствовано восточными славянами. Взаимодействие этих трех вариантов (древнескандинавского, славянского и греческого) дает возможность нащупать важную черту языковой ситуации в Восточной Европе в IX–X вв. Скандинавская по происхождению социальная верхушка на Руси того времени была двуязычна, что вполне естественно. Из их родного скандинавского языка в язык их славянского окружения шел ряд заимствований (имена, социальные термины), и сами они начинали употреблять эти слова в их новом, местном, ославяненном варианте. Хотя само их наречие оставалось германским. Сюда относится и княжеское имя Ингвар/Игорь, и «скатт» (серебряная монета) – русское «скот» (деньги).
Этому же вопросу посвящена статья Николаева Сергея Львовича «К этимологии и сравнительно-исторической фонетике имен северогерманского (скандинавского) происхождения в «Повести временных лет». (Институт славяноведения РАН, Москва, Россия, Вопросы ономастики. 2017.) Здесь рассматривается вероятная этимология имен варягов из ПВЛ (текста легенд и договоров с греками, то есть имена князей, послов и прочих) и новгородских берестяных грамот. Если в простых словах пересказать ее содержание, то за сложным разбором фонетических рефлексов откроется преинтереснейший факт. Большинство из этих имен не принадлежит ни одному из известных северогерманских языков. По-видимому, они отражают фонетику особого северогерманского диалекта, на котором в конце I тысячелетия говорили местные («русские») северогерманцы, составлявшие основную часть «скандинавской» дружины южнорусских (киевских) князей до XII века. Фонетика «варяжских» имен указывает на раннее отделение «русско-варяжского» диалекта от прасеверогерманского ствола. Автор статьи предлагает гипотезу, согласно которой «русско-варяжский» диалект – язык выходцев из Скандинавии (возможно, из Швеции), переселившихся в Восточную Европу задолго до Рюрика, когда фонетика северогерманских диалектов была близка к прасеверогерманской. «Русско-варяжский» диалект сберег некоторые архаические черты, не сохранившиеся в остальных северогерманских языках. Отделение диалекта «русских варягов» от прасеверогерманского предпочтительно отнести к VI–VII вв. н. э. На относительную изоляцию «русско-варяжского» диалекта может указывать и ряд имен, имеющих прозрачную этимологию, но не отмеченных в скандинавских языках или известных только из рунических надписей (Гунастр, Въиск, Егри, Етон, Истр, Клек и т. д.).
Итак, что мы видим? Вполне естественно, что за несколько поколений жизни в славянском окружении уроженцы скандинавских стран не только выучили славянский язык: их родной язык, на котором они продолжали общаться между собой, изменился под этим влиянием. И этот «русско-варяжский» диалект отделился от общего ствола германских языков еще в VI–VII веках нашей эры. Но у диалекта должны быть носители. Получается, был какой-то народ, условно «варяги», северные германцы по происхождению, но еще за двести-триста лет до условного Рюрика переселившиеся в Восточную Европу? Очень соблазнительно посчитать, что это и есть та самая, давно искомая русь, переселившаяся сюда «всем своим родом» и потому не найденная нигде в других местах. Где она жила? Никакой археологической культуры, которую можно было бы ей приписать, вроде пока не нашли. Но почему бы ей не жить именно на Волыни, куда эту русь влекли с довольно ранней эпохи экономические выгоды?
