Бой мой, Боже мой,
Высокого неба!
Пошли нам, Боже,
Овин полный хлеба!
* * *
Пение шло по Плеснеску, долетая и до княжьего двора. Лют услышал его, когда вышел из гридницы во двор подышать. Внутри было уже слишком душно и жарко, от запахов всяческой еды, меда и пива кружилась голова. Многие гости, кто начал гулять прямо с утра, уже объелись и упились так, что теперь их тошнило на снег у тына. Назад в гридницу не тянуло. Чем там любоваться – дедуганом, кому давно бы пора помереть и не заедать чужой век? Гляди, сейчас заснет и с престола кувыркнется, если Думарь с Гребиной не подхватят…
Лют с досадой сплюнул. Ему-то что за дело? Но сердце переворачивалось от мысли, что эта дева с глазами, словно лесное озеро, свадебными рушниками, как цепями железными, привязана к дряхлому пню. А вздумай тот ноги протянуть, ее отправят за ним в могильную яму…
Эта мысль пришла Люту впервые, и от нее прошибло потом. Он снял шапку и вытер лоб. Жма! А ведь так и будет. Годом раньше или годом позже, но старый муховор присядет на дрова, четвертую жену он пережить уж верно не сумеет. Спасти Величану сможет только дитя… но откуда она его возьмет? От столба лежанки понести можно с тем же успехом, что от такого мужа…
А если бы… В уме мелькали смутные мысли… если ее увезти как-нибудь? Пусть дедуган рабыню на тот свет берет. Бабку какую-нибудь старую, себе под стать. Замысел был безумный, но из тех, что легко пришел бы в голову и Свенельду, и Мистине, и не миновал их младшего родича.
Лют оглянулся на распахнутую дверь гридницы, откуда неслись крики и пение, и пошел со двора. Просто посмотреть, куда ее увели и что там, на Божьей горе, у них делается.
* * *
Из-под горы донесся волчий вой – так близко, что все вздрогнули и разом загомонили.
– Ну, держись, молодуха, помогай тебе Мокошь и земля-матушка! – Далемирка, невестка боярина Драгоша, сжала руку Величаны.
– Что это?
– Волки идут! – Далемирка наклонилась к самому ее уху. – «Серые братья».
– Это… другие наряжонки?
– Нет. Это волки лесные. У вас разве в Луческой земле нет таких?
– Волкоглавцы? – сообразила Величана. – Есть. Мои два брата уж года три у них. Они к вам сюда ходят?
– На бадняк ходят.
– Дары получать?
– Дары получать и молодушек катать.
– Это как?
– А вот увидишь! Ты не бойся, это не страшно, – утешила ее Далемирка. – То есть страшно, ну… и весело тоже.
Сегодня все было страшно и весело. Когда шествие с Волосовым снопом обошло Плеснеск и вернулось в обчину, Величана сняла личину, но и сейчас ей казалось, что душа ее висит вне тела, высоко над головой, на полпути к звездам, и с телом ее соединяет тоненькая белая ниточка.
Волчий вой нарастал, приближался. Голосов было с пару десятков. В обчине царило смятение: кто-то забился по углам, кто-то, напротив, рвался поглядеть. Мужики и старухи начали выталкивать молодых женщин во двор, выбирая из толпы тех, которые вышли замуж с прошлой зимы. Величана потянулась за Далемиркой – было и боязно, и любопытно.
Во дворе горел костер, освещая каменную вымостку перед идолами, – камень чисто выметен от снега и засыпан свежими еловыми лапами, идолы украшены еловыми венками, перед каждым горой угощения и кринки с медом, перед Перуном – свиная голова с княжьего стола. А снизу, со стороны жальника, поднималась толпа с факелами в руках. Раздавался крик, вой, свист – закладывало уши. Величана вдруг начала дрожать, поясницу вновь опоясало болью, живот потянуло, и она вцепилась в руку Далемирки. Оглянулась – где Тишанка? – но не отыскала ту среди кожухов из меха всех лесных зверей, размалеванных берестяных и кожаных личин. Пойти бы посидеть – да нельзя. Ее и еще два десятка молодух выпихнули в первый ряд, и толпа плотно сомкнулась за их спинами. Величана все так же цеплялась за руку Далемирки под мохнатым рукавом. Боль ушла, но дрожь не унималась.
А потом она вскрикнула и прижалась к молодой морованке. Показалось чудище, возглавлявшее гостей из Нави – ростом вдвое выше обычного человека да с лошадиной головой! В толпе завизжали, скопище людей дрогнуло.
– Вон Пастух впереди! – сказала ей Далемирка. – С посохом, видишь?
Пастух – ясно было, что это другое имя Волоса, – был в медвежьей шкуре и с медвежьей личиной, а в руках нес огромный посох. За его спиной прыгали и скакали какие-то бесы, наряженные волками и рысями. Длинные хвосты скользили по воздуху и мели снег, факелы в руках падучими звездами расчерчивали мрак.
– Здравы будьте, люди живые! – низким голосом прогудел Пастух. – Пришли мы вас проведать, ваших пирогов отведать!
– Пожалуйте, деды наши! – Чудислав вышел вперед с братиной, поклонился и подал ее Пастуху. – Все вам приготовлено – меды, пироги, свиные ножки…
– Крыса в лукошке! – крикнул кто-то из толпы.
Пастух взял братину, приподнял личину – стала видна седая борода, – отпил и передал кому-то из бесов у себя за спиной. Кто-то сунул Величане в руки лукошко – она увидела, как другие молодухи идут прямо к толпе бесов, все с подношениями в руках.
– Иди! – Далемирка подтолкнула ее в спину. – Угости их!
Не чуя под собой ног, Величана двинулась к темному косматому скопищу. Она знала, что такое «серые братья» – сообщество парней, живущих в лесу между получением взрослого пояса и женитьбой. Кто-то проводил там года три-четыре, кто-то и больше, и на это время парни считались изгнанными из круга живых людей и своих семей. Они были все равно что волки, стражи границы Яви и Нави. А сейчас, в эти дни, с ними приходили к людям все лесные, ночные, болотные, грозовые духи – все нечистые мертвецы. Все те, кто когда-то был человеком, но не дожил свой срок, умер дурной смертью, не был погребен по обычаю и не возродился в потомстве, а обречен вечно обитать в сухом дереве или глухом болоте. Пастух же, Медведь и Волос, воплощал сам дух рода, того самого, что дает молодухам способность приносить в род новых младенцев.
– Давайте мне ваших молодух! – Пастух снял с плеч медвежью шкуру и бросил на еловые лапы перед идолами. – Жениться на них буду!
Женщины завизжали и попытались влезть в толпу. Но бесы уже устремились к ним – и первой схватили Величану. К ней подбежали двое бесов, уцепились за руки и потянули к шкуре. Она вопила, не помня себя.
Но испугал ее не только Пастух и шкура. В одном из тех двоих, что тянул ее вперед, она сразу углядела нечто знакомое. Лица нельзя было видеть под рысьей личиной, но высокий рост, худощавое сложение, длинные руки и ноги сразу напомнили ей что-то чудесное и пугающее. Тоненькая белая нить, на какой держалась в теле душа, натянулась и задрожала – непостижимая Навь волочила ее к себе, уже хватала в объятия, грозила поглотить.
А потом этот длинный повернулся, схватил ее на руки и почти швырнул на шкуру. Рядом упал Пастух, и края шкуры набросили на них сверху. Величана задохнулась, от потрясения и ужаса уже не в силах и кричать. Пастух навалился на нее, а шкуру начали дергать снаружи, катая их вдвоем по расстеленным еловым лапам. Пастух обхватил ее тяжелыми руками, голову она опустила и прижала подбородок к груди, чтобы не задохнуться под его бородой. Было тяжело, неудобно, бока болели от катания по лапам на камнях, и шкура мало смягчала это катанье. От Пастуха крепко пахло зверем и дымом, Величана делала маленькие короткие вздохи, чтобы совсем не задохнуться, и, стиснув зубы, отсчитывала каждое мгновение.
