«Я родился холопом, – мог бы ответить им Лют, если бы у него было время вылепить эти мысли. – Но умру как потомок Скъёльдунгов. Никак иначе».
– Мою жену… княгиню… нашли у тебя в доме, – начал Етон, и голос его дрожал на сей раз не от старческой слабости, а от сдерживаемой ненависти. – Хочу я услышать… как она туда попала.
– Я на руках ее туда принес, – прямо ответил Лют, так же, как Етон, не тратя слов на приветствие. – Потому что от испуга она не могла идти сама, а ей беда грозила. Больно много воли вы тут даете волкам лесным. Из самого святилища жен таскают – звания не разбирая. Где твоя дружина была?
– Никто из моих людей… ни из города, ни из леса… не тронет мою княгиню и не причинит ей зла.
– Ну, может, они ей хотели добро причинить. Только она кричала, на помощь звала. Волк лесной у меня на глазах ее силой волок.
– Ты лжешь! – Етон сжал кулак. – Это ты унес ее из святилища силой. Никаких волков там не видели люди.
– Мои люди видели! – В негодовании Лют обернулся, но сообразил, что Вальгу и Торлейва, свидетелей его схватки с долговязым «волком», он оставил у Ржиги. – Ты саму княгиню-то спроси, кто ее тащил, а кто избавил. Что с ней сейчас? – не удержавшись, спросил он.
Не может быть, чтобы Величана обвинила его. Эти люди не видели, но он-то помнил, как она обвила рукой его шею, когда он нес ее от святилища к гостиному двору, как прижималась к нему, сидя на лежанке, будто ему одному во всем свете верила.
Но разве мог он об этом сказать? Да приставьте сейчас копье к его груди, он не проронил бы об этом ни слова. И умер бы, унося эти воспоминания, как самое дорогое, что может взять с этого света на тот.
– Моя княгиня тяжко больна! Она без памяти! Она носила мое дитя, но нынче ночью скинула!
В гриднице пронесся общий полувздох-полувскрик. Почти все знали суть случившегося ночью, но, произнесенное вслух самим князем, это известие обрушилось на людей, будто глыба льда.
– Забыл ты мой хлеб-соль! Ты знал о том, что моя жена тяжела и у меня будет сын. Знал, что твой князь останется без моего наследства!
– Как я мог это знать? – возмутился Лют. – Я не повитуха. Кто бы мне сказал такое?
– Уж я найду того скрытика
[18], кто тебе мою тайну выболтал. Но я давно знал – Святославу надоело ждать моего наследства. А теперь, когда я вновь женился, он… Он ведь не так удачлив, как мне обещал когда-то твой брат! Когда мы с ним заключали этот ряд! Он мне плел, что сын Ингоря и Ольги унаследовал удачу Вещего и будет хорошо беречь мою землю после меня! Все это был обман! Святослав растерял удачу, а то и вовсе ее не имел! Я все об этом знаю! Его мать целый год прожила у греков – и воротилась с пустыми руками, привезла только крестики да обязанность почитать цесаря заместо отца. Святослав ходил на страну Корсуньскую – едва вернулся живым, на одной лодье, с десятком отроков. Точно как его отец из того похода, когда Роман сжег все его войско прямо на воде! А в Киеве его чуть не спихнул со стола собственный брат! Святослав оскорбил своего родича Олега, когда силой взял в жены его дочь! И потерял ту жену, что принесла ему землю смолян! Что у него есть, у Святослава? Одна неудача и позор! Боги отвернулись от него, посылают ему один провал за другим! Бесчестье и беды! И этот человек хочет мою землю? Может, он теперь хочет еще и мою жену, раз уж своя жена от него сбежала? Да срази меня гром Перунов на этом самом месте – он не получит от меня ничего! Разве столько земли, чтобы трупье засыпать!
Лют слушал эту речь, стиснув зубы и вдыхая так, будто пропихивал в горло кусок льда. Такие оскорбления, брошенные ему, человеку Святослава, при всей плеснецкой чади и гостях, означали только войну. Етон хотел войны, и без пролития крови пути назад к миру уже не было.
И если старый бес решил не выпускать его отсюда живым… Душа Люта была напряжена, как тетива печенежского лука, но ни капли страха не отравляло его решимость. Человеку не дано выбирать, кем родиться, но всякий волен выбрать, кем ему умереть – холопом или храбром. И для него, Люта, Свенельдова сына, выбора не было. Он видел лишь один путь. Только один.
– Мой князь… не имел умыслов против тебя и тем более твоей жены… – с трудом дыша, выговорил Лют, когда Етон замолчал. – Ты слишком стар… но дай мне противника из твоих людей… кого ты сам изберешь… и я мечом моим докажу, что твои обвинения ложны и правда с нами…
– Противника тебе? – Етон наклонился к нему. – Холопа, что очаги метет, хочешь в противники? А то я не знаю, кто ты такой! Когда надо было выманить у меня мою землю, Ингорь прислал ко мне сына ободритской княжны, внука Драговитова. А теперь, когда я обещал мое наследство Святославу, ко мне посылают сына дворовой девки, внука пса бродячего! И…
Он мог бы со зла сказать, де вольно Свенельду верить, что девка родила именно его сына, но всем очевидное сходство Люта с Мистиной сделало бы это оскорбление уж очень неубедительным.
– Пусть твой князь приходит сюда сам! – закончил Етон. – Вот тогда я выйду с ним на поле… и пусть боги укажут, за кем правда! А теперь убирайся, пока я не приказал перебить вас всех.
Как во сне, Лют повернулся и пошел прочь. Казалось, сама кровь его струится горячим потоком по лицу, поверх кожи. При всех своих и его людях Етон оскорбил его, попрекнув матерью-рабыней, но вот здесь Лют не мог сказать, что это не так. На горе его, это была правда. И доказать, что кровь конунгов, предков Свенельда, в нем сильнее, он мог лишь мужеством и стойкостью. Теми, что дают людям силы петь хвалебные песни о себе, когда у них вытягивают кишки из вскрытого брюха…
Не в силах смотреть ему вслед, Етон скорчился на престоле и закрыл лицо дрожащими руками. Его трясло так, что отроки испугались, не упадет ли с сиденья. Их вождь проявил силу духа, многократно превосходившую иссякшую силу дряхлого тела. Он не стал казнить слуг своего врага, не унизился до борьбы с неровней. Он потребовал настоящего соперника – Святослава, потомка Вещего. И хотя все понимали, что в глаза им смотрит война с киевской русью, дружина гордилась своим князем.
А Етон закрыл лицо руками, будто боялся, что вид его выдаст людям ту тайну, которую он сумел сохранить. Слава богам, Величана не проболталась киянину, кем был ее настоящий похититель, а тот не разглядел Рыся и не мог знать, кто это такой. Два волка вдруг оскалили зубы, готовые разорвать все то будущее, какое он, Етон, заботливо выращивал шестнадцать лет.
Свенельдич-младший не узнает, почему уходит отсюда живым. Почему Етон не приказал порубить на месте его и его людей. Не натравил на киян толпу – в ярости из-за несчастья княгини люд плеснецкий разорвал бы их на части, сжег вместе с гостиным двором…
Но Етон отчетливо понимал: уже скоро ему предстоит встать перед богами и предками, и не хотел явиться перед ними в свежей крови невинных, к тому же его гостей. Кияне ведь ни в чем не виновны. Напротив – Лют уберег Величану и тем избавил Етона от большой беды и позора. Единственный во всем городе Етон знал – лучше жены и киевского гостя, – кто виновен в бедах этой ночи. Величана недоумевала, зачем он явился к ней якобы в молодом облике и куда пытался увести. Но Етон по ее обрывочным словам, больше похожим на бред, понял все. После той осенней ночи Рысь догадался, зачем понадобился старику. Уж верно, волчонок таил надежды сменить его на плеснецком столе. А потом сообразил, что сам, разделив ложе с молодой княгиней, уничтожил эти надежды. Конечно, сообразил лишь тогда, когда все осталось позади. Сам Етон слишком давно был молодым удальцом, но помнил: когда такому показывают красивую девку в постели и говорят «она твоя», надо быть гнилушкой болотной, чтобы удержаться и начать раскидывать умом: к чему да зачем. Рысь – не гнилушка. Статью, отвагой и силой он не обманул надежды Етона. А что сам Етон обманул надежды Рыся – такова воля богов. Речь о судьбе целой земли – что против этого какой-то подкидыш, которого пес приволок из леса, а вырастила ведунья из волчьего дома? Рысь от рождения не был в числе людей, он – гость с Той Стороны. У него нет прав и не будет, пока Етон не опояшет его, не даст другое имя и прилюдно не введет в дом.
