А при словах о деве с золотыми крыльями Малуше невольно представлялась она сама – стоящая перед «царским престолом», в котором она видела сразу и беломраморный стол Эльги, и золотой престол Божий. Конечно, стоять перед Божьм престолом важнее, но то, что в мире земном она всякий день стоит перед престолом княгини киевской, тоже очень хорошо.
Всякий раз челядь несла за госпожой большие короба и по выходе из церкви раздавала беднякам хлебы: в первую очередь тем, кто был на службе. Малуша тоже раздавала. В Киеве уже развелось немало бродяг – на них дикими глазами смотрели приезжие из родовых весей, где даже сироты и вдовы не оставались одиноки. Кто их разберет, откуда они брались – будто мусор, сметаемый метлой судьбы со всех углов державы. Беглые холопы, сироты из сгинувших родов, из разоренных войнами краев пробирались в стольный город, надеясь найти здесь кусок хлеба. Перебивались разными работами, а по неделям тянулись к церкви. Охотно слушали доброго отца Ригора и так же охотно соглашались окреститься. Утратившим род и оставшимся без помощи чуров нечего было ждать добра от старых богов, и сироты охотно меняли их на Христа, что обещал любить и заботиться о каждом. Помощь впрямь приходила – из рук княгини.
Поначалу Малуша боялась бродяг. С малолетства она росла на Свенельдовом дворе, где жила ее мать со своим вторым мужем. Минувшей осенью, когда мать и отчим уехали, девочка переселилась к княгине на Святую гору. Здесь за ней смотрела ключница Беляница и другие челядинки; Беляница ее обучала ведению хозяйства, а Скрябка порой звала поиграть с маленькой княжной Браней. Малуша и Браня состояли в родстве, даже по двум ветвям: через род Олега Вещего и через Ульва из Хольмгарда. Даже в восемь лет умненькая Браня уже могла перечислить всех дедов и бабок и рассказывала Малуше, пересчитывая по пальцам:
– Твоя бабка по матери была Мальфрид, сестра моего отца. Значит, ты мне двоюродная племянница, хоть я и младше, а я тебе тетка. Как моя матушка – тетка твоей матери. А еще мы родня через пращура Асмунда: у него были сыновья Олег Вещий, твой прапрадед, и мой дед Вальгард.
– Я из правнуков Олеговых, а ты нет! – осаживала чересчур бойкую малявку Малуша. – Мой род лучше!
– Зато я на два колена старше! – смеялась довольная Браня. – Потому я княжна!
Малуше не было ясно, почему она не княжна, хотя родом ничуть не хуже. Но об этом ни мать, ни Эльга, ни Ута, самая добрая женщина, какую Малуша знала, ничего ей не говорили.
На девичьих праздниках минувшей весны Малуша надела плахту. Но каждый день она носила варяжское платье – так велела княгиня. Порой ключница брала ее с собой на торг, и кияне с любопытством таращились на девочку – внучку прежнего князя Олега Предславича. Это не нравилось Малуше, но она гордо поднимала голову и старалась шагать с таким же достоинством, как Эльга и боярыни. Иные из приближенных женщин Эльги тоже были княжьего рода – Живляна и Дивуша, к примеру. Они сами рассказывали: их отец давным-давно княжил на Ловати, но пал в сражении с молодым еще Ингваром, а их привезли в Киев, здесь вырастили и выдали замуж.
– И тебе княгиня мужа найдет доброго, как время придет, – добавила Живляна. – Гляди, может, из сыновей боярских кто по душе придется?
Приглядеть кого-нибудь было нетрудно: среди полсотни княгининых отроков на Святой горе и трех сотен в Вышгороде хватало приятных собой. Но одно Малуше натвердили прочно: судьба ее и брата Добрыни – в руках княгини. Как княгиня пожелает, так и будет. И это была единственная опора Малуши в ее мыслях о собственном будущем.
У всех есть род и старшие, кто все решает. У нее же не было никого. А жить без рода – все равно что брести через лес в темноте. Ни дороги не видать, ни себя самого. Но другой жизни Малуша не помнила, а привычное с детства кажется правильным, как бы ни было оно странно. Среди обитателей княжьего двора у многих не было рода: челядинок, отроков, даже бояр. Каждый отвечал за себя лишь перед княгиней. Что говорить – сама Эльга более двадцати лет назад явилась в Киев одна-одинешенька, бежав от собственной родни, а теперь владела всем. Браня часто просила мать рассказать ей ту страшную повесть о далекой юности, и Малуша не раз слушала вместе с княжной. Эльга была привезена Мистиной в Киев без родни и даже приданого – едва не в одной сорочке. А теперь ей повинуется и принадлежит все, и сам цесарь греческий просил ее себе в жены… Это было как в сказке. И эта сказка всякий день ходила мимо Малуши, улыбалась ей, порой заговаривала. Княгиня была ласкова к девочке, но о будущей судьбе ее умалчивала. И Малуша жила, вполне всем довольная, не думая о прошлом и не пытаясь угадать будущее. У нее было две опоры: княгиня и Христос. Ее учили полагаться на них, и она хотела, чтобы они были ею довольны.
Ради княгини и Христа она с усердием служила нищим: раздавала еду, шила и дарила рубахи. Ей говорили в благодарность «Спаси тебя Христос!», и она собирала эти пожелания, как яркие бусинки для ожерелья души. Но вскрикнула и чуть не выронила хлеб, когда очередной нищий вдруг поднял голову и глянул на нее единственным глазом – таким страшным ей показался рубец через все лицо. Внутри плеснуло холодом, голова закружилась. А он к тому же еще так впился в нее взглядом, будто хотел пронзить насквозь.
– Спаси тебя Христос, дева! – прохрипел одноглазый и ловко подхватил хлеб, едва Малушей не выроненный. – Спаси Христос!
Она прижала руку к груди. А нищий бойко кланялся, улыбаясь ей полубеззубым ртом. Дрожа, Малуша пошла прочь вместе с другими женщинами, вслед за отроками, расчищающими путь, но лишь на полдороге сердце перестало колотиться.
Собираясь на следующей неделе вновь в церковь, она вспомнила об одноглазом: что, если снова выскочит? Твердила себе: я не испугаюсь. Но увидела его лишь на обратном пути – он стоял у порога среди других оглашенных, не смея войти внутрь. Поймав взгляд Малуши, радостно поклонился ей, будто ждал. Рук он к ней не протягивал, как другие, но она сама, взяв хлеб из короба, подала ему. Следила за собой: не дрожит ли? Бояться не нужно, – напоминала она себе, стиснув зубы. Убогих надо любить, особенно таких, кто ущербен телом. Таких любит Господь. Они первым войдут в Царствие Небесное – так учит отец Ригор, и кто жалеет убогих, тот войдет к Богу следом за ними.
Через неделю его у церкви не было. Раздавая хлебы, Малуша всякий раз оглядывалась и, не найдя знакомый рубец, подавала кому-то другому. Закончив, даже бросила взгляд на небо: Ты же видел? Я хотела подать тому, от кого все отворачиваются, потому что помню: блажен, кто помышляет о бедном!
Но в тот же день она увидела одноглазого на княгинином дворе. По неделям сюда запускали всех: Христовы люди пировали в гриднице, а бродяги рассаживались прямо на мостках, и им выносили угощение – хлеб, кашу, печеную репу, рыбную похлебку. Челядин нес котел, Малуша шла впереди с черпаком и разливала похлебку по мискам. Даже обрадовалась, увидев перед собой одноглазого, и приветливо кивнула: дескать, это ничего, что ты такой страшный!
– Миска твоя где, добрый человек? – спросила Малуша, видя, что одноглазый протягивает к ней пустые ладони.
– Нету миски, – тот улыбнулся ей перекошенным ртом, будто и не видел в этом беды. – И того не нажил.
