– И что? – подбодрила она Малко.
Она сама завела этот разговор. Пришло в голову: да ведь сам Бог послал ей Малко из Кольца, выходца из ее же, как оказалось, родного отцовского племени! Бог пожелал, чтобы она наконец узнала свой род и свой долг. Где и кем она родилась – ей уже известно. Но как она осиротела, немногие могли поведать. Ни у княгини, ни у Мистины или Асмунда, Вальгиного отца, она спрашивать не посмеет. А бродягу отчего же не спросить?
Впервые в жизни Малуша затеяла некое дело без приказа и совета старших – родителей, Беляницы, княгини. И такое дело, какое они уж точно не одобрили бы. Ее трясло от волнения, но она не отступала. Она уже не дитя – плахту надела, можно замуж идти. И пора понять наконец, кто она и где ее место на ветвях Дуба, коли уж никто не собирается ей это объяснить.
– У вас в Кольце знают люди о войне? – спросила она, когда устроилась рядом с Малко на мостках и знаком предложила угощаться из поставленной на землю миски.
Эту миску она припасла заранее и еще пока помогала накрывать столы, накидала туда всякого понемногу: хлеб, лук, сыр, пяток вяленых окуней, две пареных репы, три печеных яйца, пирог с морковью… Не без мысли щедрым угощением заохотить знакомца к беседе. И в самом деле: когда Малко увидел ее с этой миской в руках, у него даже, как показалось Малуше, слеза блеснула в единственном глазу. Нечасто, видимо, встречал он добрых людей на пути.
– Знают кое-что, – кивнул он, принявшись очищать яйцо.
– В Кольце тоже была битва? – пустилась расспрашивать Малуша. – Ты был там в ту зиму? Ты там этот рубец получил?
Поначалу Малко отвечал коротко и настороженно, поглядывая по сторонам, но нищим вокруг не было дела до их беседы.
– Я тогда не в Кольце был, а в Искоростене самом… Потом уже… после битвы в Колец перебрался.
На такую удачу Малуша даже не надеялась. У человека из другого городца она могла выудить лишь предания, прошедшие через десятки ушей и языков, но Бог послал ей очевидца самой главной битвы той войны!
– И что же… князь? – дрожащим голосом спросила она.
– Как вышли мы все из ворот, дружно, разом, – голос Малко упал до хриплого шепота, и Малуше приходилось изо всех сил напрягать слух, – русы сперва назад откатились. За нами все бабы валили, ребята, все, кто копья держать не мог. В городе-то огонь, прямо на головы валится, остаться там – на месте сгореть, и дышать нечем. Они все вопят, кричат… обезумели совсем. Так мы все из ворот выкатились, русов было оттеснили. А давка, люди в ручей, в гроблю валятся… Живые, мертвые, зашибленные, задавленные… крик стоит… вой… Над городцом огонь, тын занимается кое-где. Дым валит, не вздохнуть уже, и не видишь, куда идешь…
Малуша спрятала лицо в ладонях, склонившись к самым коленям. Все это было как будто рядом – крик, запах густого дыма… чувство смертного ужаса…
Ведь она тоже была там! Четырехлетним детищем, на руках у матери… или у служанки… была же у них служанка? У княжьих детей ведь должна быть нянька, как Скрябка у Брани? Кто-то нес ее в той самой толпе, через огонь и дым, навстречу стрелам и клинкам… Как вышло, что мать не упоминала об этом ни разу в жизни? Наверное, ей самой было слишком жутко вспоминать тот день.
– Что случилось с князем? – Отняв ладони от лица, она с мольбой взглянула на Малко.
– Видели люди… – тот не поднимал взгляд от сцепленных ладоней, – что был князь ранен… ударили его русы топором в голову, шелом прорубили… а что дальше – никому не ведомо. Шелом на нем был, но простой самый… Мало было у древлян доспехов… По большей части те, что у Ингоревой дружины взяли. У тех-то у каждого был.
– К-когда… убили их в походе по дань?
– Тогда. Может, русы и не приметили, что князю чуть голову не разрубили. Такая давка была… А потом искали, да не нашли.
– Стало быть… он там так и лежит? – Малуша едва могла говорить от тоски и ужаса. – В гробле?
Малко не ответил и не взглянул на нее.
– Кто ж знает? – промолвил он погодя. – Может, потом достали верные люди… Погребли в тайном месте…
– О Матерь Божья! – Малуша в отчаянии стиснула руки. – И кто же знает… это место тайное?
– А тебе зачем? – Малко бросил на нее беглый взгляд, будто боялся что-то выдать или ранить ее этой острой, как клинок, тоскливой ненавистью в единственном глазу.
– Затем… – В уме Малуши носилось множество мыслей, и она затруднялась выбрать одну. – Надо же… по весне… угостить… как обычай… На Весенние Деды…
– Кто же будет его угощать? – Малко пристально воззрился на нее.
– Родичи… – еле слышно прошептала Малуша, опустив глаза.
– Да разве у него кто остался?
Малуша глубоко вдохнула, но сил не хватило на самое короткое слово: «я». Стыдно было, что почти десять лет своей жизни она даже не знала, что там, у подножия желтой скалы Искоростеня, погиб ее родной отец! Погиб от раны… от огня… задавленный горящими бревнами тына… Сгорел на общей со своим городцом жуткой краде… А она жила среди его убийц, может, и не припеваючи, но безмятежно, будто среди своих.
И вот тут ее вдруг окликнула княгиня… И Малуша вскочила в ужасе, уверенная, что все это – дым пожара, пламя над крышами, крики умирающих во рву – отражается у нее на лице. Хотелось стереть эти мысли рукавом, будто копоть. Едва удержалась.
…Когда княгиня ушла и скрылась за дверью избы, Малуша и Малко снова сели, но беседу не продолжали.
– Вот ведь горе-то мне… – пробормотала наконец Малуша. – Ни могилки не знаю, ни… Был бы… он… в Христову веру крещен, я бы молилась за него. А ведь он не был?
– Откуда там Христова вера? – обронил Малко. – Здесь, в Киеве, говорят, с Аскольдовых времен Христовы люди бывали, а в Деревской земле богов отеческих крепко держатся.
– Был бы он крещен – попал бы в рай за смерть свою страшную. И пусть бы даже были за ним грехи – я бы молилась, и Добрыне б велела, и детям своим наказала, коли Бог пошлет, молиться. Всю жизнь молились бы, бедным бы помогали и отмолили бы. А теперь… и по смерти не повидаться нам больше… Вот ведь горе!
– Малуша! – Перед ней вдруг вырос Добрыня. – Ты чего тут расселась, как на супрядках? Тебя Беляница кличет.
Он стоял, уперев руки в бока, – четырнадцатилетний отрок среднего роста, крепкий, русоволосый. На его румяном круглом лице отражалось недовольство: видно было, кто-то из старших прислал за сестрой. Просить бесполезно – чужого приказа он не отменит.
Со вздохом Малуша встала. Обернулась, хотела сказать: «Ты приходи еще», но не посмела при брате. А Малко, тоже встав вслед за ней, не сводил взгляда с Добрыни.
– Это брат мой, – пояснила она, вспомнив, как собиралась рассказать Добрыне о том, что узнала.
Хотя что она узнала? Почти то же, что рассказал ей Вальга.
Но нет. Не то же. Бредя вслед за Добрыней к девичьей избе, где тот собирался сдать ее на руки Белянице или Векоше, она уносила рассказ Малко, будто дорогой самоцвет на сердце. Красный, как кровь…
