Клятая та Деревская война! Напомнил бес одноглазый, теперь не отвязаться! Мистина не любил вспоминать тот год. Слишком много потерь и унижений ему пришлось тогда пережить. Руками деревских князей судьба поставила его на перекрестье путей, где каждый был тяжел и, что еще хуже, бесчестен по-своему. Не было от того камня доброго пути. Ингвар ценой своей жизни спас семью и честь побратима. Потеряв его, Мистина оказался перед необходимостью оправдываться в глазах вдовы-княгини. После всего перенесенного ему не стоило труда приставить клинок собственного скрамасакса к своей груди: без ее доверия ему не нужна была жизнь. Тогда Эльга поверила ему, но все случившееся надолго разделило их. И теперь, спустя девять лет, воспоминания того года были как незаживающая язва в душе.
Извод возьми того одноглазого!
Мистина старался думать о другом, даже было задремал наконец… И вдруг сел на постели, среди свежей ночи весны пронзенный могильным холодом.
– Йо-отуна мать…
– Что с тобой? – Эльга тоже открыла глаза и села.
Всю ночь она слышала, как он ворочается, но не задавала вопросов: мало ли чем воевода мог быть озабочен? Но голос, произнесший рядом с ней «йотуна мать», прогнал сонливость. Такой голос она слышала у Мистины очень редко – и всегда это значило, что случилось нечто и впрямь очень худое. В полутьме клети она видела застывшее лицо воеводы, острый взгляд, устремленный куда-то вдаль.
– Это он, йотун его ешь…
– Кто?
Не отвечая, Мистина отбросил покрывало и соскочил с лежанки. Откинул засов, толкнул дверь и крикнул в избу:
– Брезнец! Бонди!
Из полутьмы послышался шум: два его телохранителя, спавшие на полу близ двери клети, привычно подскочили, еще не проснувшись. Протирая глаза, оружники сквозь предутреннюю мглу уставились на своего воеводу – он стоял на пороге в одной сорочке, с рассыпанными по плечам длинными русыми волосами и с таким лицом, что у неробких отроков замерло сердце. Подумалось нечто ужасное – неведомые враги колдовством пролезли через заволоку? Княгиня умерла во сне?
– Живо! – крикнул Мистина. – Наружу! Отроков поднять, послать в город, искать по всем закутам, где нищие бродяги ночуют. Искать мужика средних лет, невысокого, щуплого, со старым рубцом через всю рожу, с убитым правым глазом. Ко мне сразу, как найдут. У Ригора первым делом пусть посмотрят. И у Острогляда.
На ходу опоясываясь, не обувшись даже, оба оружника вскочили и бросились из избы – в гридницу, искать десятского нынешней стражи, чтобы передать приказ и поднять остальных. Служанки княгини тоже проснулись, села на своей лавке десятилетняя княжна Браня. Бросив на девочку взгляд, Мистина кивнул, добавил совсем спокойным голосом:
– Спи дальше, зайчонок.
Будто хотел сказать, что ее, Брани, ночной переполох никак не касается и ей тревожиться не о чем.
Когда Мистина вернулся в клеть и вновь закрыл дверь, Эльга уже сидела, спустив ноги с лежанки, – в сорочке и с двумя косами через грудь до пояса. В тридцать восемь лет, уже имея внука, княгиня была удивительно хороша собой. Все в Киеве верили, что год назад сам василевс из Царьграда, что сидит на золоте и одевается в золото, желал взять ее в жены. Еще бы – такая красавица, да к тому же госпожа огромной Русской державы. Оставшись без супруга, она сделалась наградой не хуже солнца с неба. Эльга лишь немного располнела в поясе и в бедрах, но светлые волосы ее оставались длинны и густы, а при тусклом свете не было видно и тех тонких морщинок на лбу и возле глаз, что прокрались тайком на лицо прекраснейшей женщины земли Русской. Мистина, впервые увидевший ее пятнадцатилетней девушкой, и сейчас не замечал никакой перемены. И твердо знал одно: уступив ее когда-то Ингвару, больше он не уступит никогда и никому.
– Что случилось? – настойчиво повторила Эльга. – Что ты подскочил, будто пожар? Куда ты их послал?
– Ложись. – Мистина подошел и мягко подтолкнул ее, побуждая вернуться на место у стены. Потом лег сам и закинул руки за голову. – Не пожар… но если я прав…
– Да что такое?
Мистина помолчал. Отвечать все равно придется, но сперва он пытался еще раз проверить свои впечатления.
– Попался мне вчера под вечер побродяга один на дворе… на мостках сидел… рубец через всю рожу десятилетней давности. Даже словом перебросился. А потом все думаю: где же я видел этого беса? Явно без рубца еще видел, иначе бы вспомнил.
– Ну и где? – Не ложась, Эльга сидела над ним и с тревогой всматривалась в хорошо знакомое лицо.
Вот уже более двадцати лет Мистина Свенельдич был тем стволом Сыра-Матера-Дуба, на коем держался ее мир, ее щитом и мечом ее дружины, второй ее душой. Она узнала его раньше, чем князя Ингвара, будущего своего мужа. Именно Свенельдич привел ее из плесковских лесов в Киев, сделал княгиней русской, а потом не раз помогал удержаться на этом месте. Он спас честь Ингвара в первом походе на греков, он не позволил следствиям первых неудач расколоть княжескую семью и Русскую державу. Именно он вонзил нож в грудь деревского князя Маломира, свершив их с Эльгой общую месть за Ингвара. Все эти годы сила его и влияние в дружине были так велики, что если бы Эльга, овдовев, избрала Свенельдича своим новым мужем, никто бы не удивился. И как сказать – посмели бы родные братья Ингвара, законные наследники, с ним тягаться. В ту зиму, еще не отойдя от потрясения и горя, Эльга объявила, что ради прав своего единственного сына никогда не возьмет другого мужа. И не раз потом втайне пожалела об этом. Однако ни она сама, ни земля Русская не управились бы без Свенельдича. Связи их не смогло разорвать даже то, что во время поездки в Царьград два года назад княгиня приняла крещение, а воевода нет. Он оставался приверженцем старых богов, и тем не менее не было человека, стоявшего к княгине ближе, чем он. Киевские бояре были недовольны и опасались его влияния, с чем бороться было не по силам никому. Молодые княжьи гриди находились в вечном соперничестве с воеводскими оружниками, а сам Святослав в последние годы все больше не любил Мистину, как не любит отчима строптивый отрок – даром что сам имел уже двух знатных жен и давно вышел из отрочества. Да и как могло быть иначе? Не будучи князем и даже не принадлежа к княжескому роду, Свенельдич-старший обладал почти полной властью и над княгиней Эльгой, и над Киевом, и над всей Русью. Как могли любить его люди, желавшие тех же прав? Не желая множить вражду вокруг себя, Эльга отчасти и поэтому с самого начала вдовства отказалась от мысли принять его в мужья. Но жизнь все расставила по местам.
– В Искоростене я его видел, – медленно проговорил Мистина. – Еще когда город был жив… а мой отец уже нет… Когда отцовы старые оружники хотели, чтобы я занял его место, а Маломир и… братанич его Володислав желали, чтобы я по ним ходил…
С молодым – тогда ему сравнялось от роду лет двадцать – деревским князем Володиславом Мистина виделся и позже. Их еще не раз сводило вместе то тяжкое лето, когда он потерял сперва отца, потом чуть не лишился жены, сестры и детей, а потом узнал о гибели Ингвара. Но сейчас ему вспомнился тот день, почти сразу после гибели Свенельда, когда ему, Свенельдову сыну и, как все думали, наследнику, привелось впервые столкнуться с древлянами. По зову Володислава и стрыя его Маломира Мистина с десятью оружниками пришел на Святую гору близ княжеского городца Искоростеня, в старинную обчину, где лучшие мужи деревские справляли братчины. Деревские князья и их люди сидели в нарядном цветном платье, а он, киевский воевода, обладатель богатой добычи двух греческих походов, стоял перед ними в белой «печальной сряде». И они смотрели на него с торжеством, уверенные, что миновало время их унижений и что смерть Свенельда, старого волка, несет им свободу или хотя бы послабления. «Мы, князья, бояре и старцы людские, позвали тебя, дабы донес ты волю нашу киевскому князю Ингорю!» – объявил ему тогда Володислав. И впервые Мистина увидел в его взгляде дерзкий, уверенный вызов. Невысокий и щуплый, Володислав в тот день лучился торжеством и от этого даже казался выше ростом.
