Лют Свенельдич, разумеется, знал все это не хуже других, но не мог отказаться от участия в этом походе. Он принял на себя оскорбления, нанесенные киевскому князю, а часть из них назначалась ему самому. Даже неприятель не мог оспаривать его права искать свою долю мести. Соглашался и Мистина: пусть его брат рожден от челядинки, но это не повод тыкать ему в лицо этим позором, будь ты хоть трижды князь и трижды йотун. Он дал брату сотню оружников и принес на Святой горе жертвы богам за его удачу. Пусть и понимал: не только оскорбленная честь толкает Люта в этот поход…
Даже сам Святослав не так стремился на тот берег Горины, где начинались владения Етона, как Лют Свенельдич. Вон она, перед ним – земля, где живет Величана. Раз виден стяг Етона – значит, она еще жива. Но он так привык к мысли, что рядом с мужем ее жизни угрожает постоянная опасность, что его мучил каждый миг промедления.
– Я и отгоню, – подтвердил Лют. – Позволь только.
Святослав подумал, затем кивнул:
– Давай. Возьми еще две сотни к своей в придачу. Немилову и… – Он глянул на Игмора, соображая, – Дорогостеву. Мне нужно, чтоб ты связал их боем: пусть попятятся, а тут и мы подоспеем.
Лют коротко поклонился и ударил коня пятками.
– Думаешь, справятся? – с показным недоверием хмыкнул Игмор.
Весь вид его говорил: от Свенельдичей ничего хорошего ждать не стоит!
– Не своих же на стрелы посылать, – со снисхождением к его недогадливости пояснил вполголоса Святослав, глядя, как Лют скачет прочь.
На этот случай младший брат материного воеводы был то, что надо. Как ни мало доверял Святослав верности Свенельдовых сыновей, в их отваге, упорстве и ратном искусстве сомневаться было бы глупо.
Войско киян выстроилось на берегу в полной готовности. Три сотни первыми вошли в темную воду, двинулись вперед, поднимая облака мути со дна. Важно было быстрее пересечь стремнину. На том берегу порядки бужан оживились: шевельнулись копья, поднялись щиты. Волна движения, как судорога, пробежала по рядам; пролетел над водой низкий звук боевого рога.
Передовые сотни спешили как могли, но вскоре вода дошла отрокам до пояса, а затем и до подмышек, не позволяя идти быстро. Люди брели через поток, борясь с течением.
Вот тут бужане и дали первый залп. Туча стрел поднялась над строем и обрушилась на бойцов в реке. Те пытались закрываться щитами и спешили изо всех сил. Кияне со своего берега посылали стрелы в ответ, но редко какая доставала до той стороны, и Святослав велел прекратить.
А бужанские ополченцы стрел не жалели. Летели и камни из пращей, и все больше среди киевских бойцов в воде появлялось убитых и раненых. Строй смешался, идущие по краю брода, оступившись, попадали на глубину. Оброненные щиты плыли по течению.
Но вот уже глубокое место осталось позади, и передние ряды шли едва по колено в воде. Пустились бегом, спеша быстрее сойтись с бужанами и уйти из-под стрел. Не имея времени выровнять строй, задыхаясь, валили нестройной толпой в туче брызг и злой брани.
Бужане ждали у самой кромки воды, неподвижно и молча. Лишь когда до передовых бойцов киевской дружины оставалось с десяток шагов, вновь грянул боевой рог, и строй шагнул, как один человек.
Шаг, шаг, шаг… волна нападающих ударила в них и разбилась, как об утес.
Лют выбрался на мокрый песок одним из первых, держа над собой щит ради спасения от сыплющихся сверху стрел. Телохранителя слева от него уже не было: отрок споткнулся в воде и открылся – одного мгновения хватило, чтобы волынская стрела ужалила в шею. Тот, что справа, Гуннульв, старался держаться чуть впереди, но когда дно пошло на подъем и войско нестройно рванулось, приотстал.
Бужанские щиты были уже совсем рядом, перед глазами. Правый край киевского строя налетел на них с разгону; над берегом взвился лязг, хруст дерева, яростная брань. Бужане чуть подались назад. «Плохо без строя!» – успел мельком подумать Лют, а дальше ему стало не до раздумий. И даже не до того, чтобы глядеть по сторонам. Кто-то обогнал его, махнул секирой и перерубил сунувшееся к нему копье, вновь вскинул секиру – и опрокинулся назад с пробитым горлом. Лют метнул сулицу, что держал в правой руке, прямо в лицо копейщику из второго ряда. Рванул из ножен меч.
– Ру-у-у-усь! Перу-ун!
Гуннульв вновь занял свое место справа, а Лют сшибся с каким-то долговязым бородачом в высоком шлеме с султаном из конского хвоста. Щит хрустнул от мощного удара. Лют ответил таким же, метя в глаза, и тут же рубанул вправо – достал бившегося с телохранителем бужанина чуть выше локтя вскинутой для удара руки. Тот выронил оружие, а Лют, более не обращая на него внимания, шагнул вперед, в открывшуюся брешь. Отбил еще один удар слева. Если сейчас за ним пойдут и получится разорвать строй, зацепиться за берег… Бужане уже не стреляют, и Святослав должен послать вслед подмогу через брод.
– Ру-у-усь! – невнятно ревело вокруг него.
Что-то хищное мелькнуло на самом краю поля зрения. Лют вскинул меч, защищаясь, но остановить разогнавшееся лезвие ростового топора не смог. Тяжелое лезвие двуручной секиры снесло клинок, лязгнуло по краю шлема и обрушилось на плечо, корежа наплечник доспеха. Лют упал на колени, меч выпал из враз ослабевшей руки на песок. Кто-то прикрыл его собой, чьи-то руки подхватили из воды и потащили назад.
Бужанский строй устоял: щит к щиту, четыре ряда в глубину. Передовые ряды киян опрокинули и подняли на копья, уцелевших погнали обратно в реку. Те, из строя превратившись в толпу, больше мешали друг другу. Одни пятились, другие лезли вперед. Но наконец все обратились вспять.
Дружина плеснецкого князя зашла в воду не глубже, чем по середину бедра, а теперь вновь откатилась на свой берег. И стояла там так же грозно и молча, как перед началом боя.
Киянам пришлось возвращаться прежним путем: через глубину и под стрелами, прикрывая щитами спины. К своему берегу возвратилось лишь две сотни из трех.
Лют вышел, опираясь на Гуннульва. С рукава под искореженным наплечником текла вода, окрашенная кровью.
* * *
У брода остался дозорный десяток, а Святослав с дружиной отошел от берега и расположился на лугу. Свенельдича-младшего забрали его люди и теперь снимали с него доспех и кожаный поддоспешник, чтобы перевязать. Плеснецкий гридень с ростовым топором метил, как обычно, в основание шеи, но поскольку Лют частично сбил удар своим клинком, лезвие топора скользнуло по шлему и обрушилось на плечо, прикрытое железными пластинами доспеха. Две оказались покорежены, одна разрублена и погнута, но благодаря им в тело кончик лезвия вошел неглубоко. Тем не менее, когда отроки разрезали на нем поддоспешник и рубаху, на залитом кровью плече обнаружился обширный ушиб.
– Как бы тебе ключицу не сломали… Был бы в кольчуге – я бы сейчас из тебя колечки выковыривал, – бурчал Гуннульв, осторожно вытаскивая из раны нитки от рубахи.
– Колечки я бы сам достал, – ответил Лют, не меняясь в лице.
