Приближение нынешних Купалий вместо радости наводило тоску. И чем ближе становился самый веселый день, тем тяжелее давила эта тоска. Была бы она по-прежнему девой… И будь Лют Свенельдич где-то поблизости… Зачем так думать, пустое это дело! – обрывала Величана сама себя. Он лет на девять-десять старше ее, у него неминуемо есть в Киеве жена, а то и две-три, и целый выводок вопящих чад… Но сердце не желало слушать рассудка и, будто подземная жила воду, гнало в душу волны образов. Как она, Величана, могла бы повстречать Люта возле купальского костра и вручить ему свой венок и себя саму – на долгое счастье, пока не вспыхнет крада погребальная…
О боги дорогие! Все решено – когда и с кем ей идти к дедам. Величана закрывала лицо ладонями и склонялась к коленям, будто от боли. Судьба поймала ее в силок, и нет у бедной пташки силы вырваться. Лют уехал в свой Киев почти шесть месяцев назад. А казалось – шесть лет миновало. Та зима уже вспоминалась, будто сказка. И он поди давно забыл ее… о чем ему и помнить? Небось плюется, как вспоминает Плеснеск – где его чуть не убили безо всякой вины и дорогие товары отняли. До Киева, как ей говорили, пути с три седмицы. Но в ее мыслях Плеснеск и Киев были так отделены друг от друга, будто их разделяли тридевять земель и три года странствий через леса и горы.
А земля бужанская готовилась отмечать приход лета. К полудню народ из Плеснеска и всей ближней округи собрался к святилищу – все хотели увидеть ее, княгиню молодую. За полгода перепутанные слухи о том, как волки пытались ее похитить и как она потом долго хворала, расползлись по округе, и теперь поглазеть на нее прибыли даже из дальних мест.
Величана ежилась под этими взглядами, но старалась не подавать виду. Ничего не поделать, теперь она – княгиня плеснецкая и должна делать то, что положено. Беленая сорочка с широкими вышитыми рукавами, красная плахта, красный узорный пояс, высокий убор молодухи с цветами и серебряными заушницами – она сияла красотой и свежестью, будто Заря-Заряница, и восхищенные возгласы поддерживали в ней бодрость духа. Никто не должен знать, как страшно ей вновь вступать на эту каменную вымостку перед капами, где той далекой уже зимней ночью ее валял по шкуре Пастух, а потом явился муж в молодом обличье. Оборотень, перекидывающийся сам в себя, господин ее судьбы…
Но ничто сейчас не напоминало о тех событиях. Склоны горы покрывала зеленая трава с цветами, радовали глаз белые, синие, розовые, багряные, желтые головки и венчики. На широком голубом небе лежали белые облака, и с ними перекликались такой же белизной новые праздничные сорочки собравшихся. Везде виднелись веселые лица, раздавались радостные голоса. Там и здесь запевали.
О, Купала, Купала,
Во лугу во чистом,
Береза стояла!
Купала, Купала!
Дай в добрый час почать,
Еще лучше – докончать.
Купала, Купала!
Разбуди меня раненько,
Рано перед зорями,
Коров подоити,
На луга выгнати,
На траву зелену,
На росу студену…
Но перед молодой княгиней толпа раздавалась, не дожидаясь, пока ее раздвинут гридни. Впереди плеснецкие девушки несли венки из священных трав – любистока, червонной зорки, «заячьих ушек», волошек, мяты, резеды. Потом шла Величана в огромном, как целый цветочный сноп, венке из синовницы и ярко-розовой полевой гвоздики, и свежее лицо ее в этом обрамлении было как солнце в венце лучей.
Под пение княгиню посадили на белого коня с золоченой уздой. Коня полагалось бы вести ее мужу, но Етону это было не по силам, и повод держал самый младший Чудиславов сын – Ладорад, сам удалой молодец, женившийся прошлой осенью. Из-под своего венка Величана видела лишь его венок – тоже высокий и пышный, и легко могла воображать, что ведет ее сам Ярила.
Радостные крики не смолкали ни на миг. Вот уже двадцать лет, с тех пор как Етон в последний раз овдовел, в этот день на коня сажали самую красивую молодуху, избранную из плеснецких жен, хотя по обычаю это была обязанность княгини, как ближайшей к богам. И вот теперь она, живое воплощение матери-земли, вновь была у плеснецкой чади. Радоваться не мешало даже то, что княжья дружина и по одному ратнику от каждого рода ушли к Горине, где ожидалось войско Святослава киевского. Воздух полнился надеждами: и война обойдет землю бужанскую стороной, и погода будет наилучшая для сенокоса, жатвы и молотьбы, и урожай выпадет невиданный, и справят по осени несчетное число свадеб, и скот принесет приплод, будто звезд на небе, и болезни не посмеют заглянуть, и народится детей столько, что в каждой избе будет семеро по лавкам… Оглядываясь с нарядного седла, Величана видела эти надежды в устремленных на нее сияющих глазах. От этого она чувствовала себя и молодой богиней, способной от щедрости своего сердца дать все это роду людскому, – и жертвой, из чьей крови, как в преданиях, прорастет дерево изобилия. Но боги лишь тогда благосклонно примут жертву, если она выберет этот путь по доброй воле.
Положи меня в чистом поле,
Обсади меня тремя зельями:
Первое зелье – гвоздички,
Второе зелье – волошки,
Третье зелье – стрелочки.
Девушки идут, гвоздички рвут,
И меня помянут.
Молодцы идут, волошки рвут,
И меня помянут.
Отроки идут, стрелочки рвут,
И меня помянут… –
пели позади Величаны.
И она улыбалась, думая: коли все равно ей не жить, лучше бы ее и впрямь бросили нынче в воду, зарыли в поле, и она умерла бы, отдав силы росту и цветению земли. На благо людям и к своей чести…
Княгиню долго катали вокруг города, на каждом поле останавливались, девушки водили круги, а она плясала в середине, размахивая длиннющими рукавами обрядовой сорочки. Обойдя окрестности, княгиню привезли на реку. Женщины сняли ее с коня и прямо во всем уборе завели в воду по грудь, стали обливать. Величана стояла, закрыв лицо руками, чтобы не захлебнуться, сквозь плеск воды едва разбирая пение женщин и крики толпы на берегу. Мокрая одежда, мокрые травы, облепившие лицо, казались такими тяжелыми, что она едва стояла на ногах. От усталости и холода воды она так ослабела, что на берег ее вели под руки, почти волокли. Она чувствовала себя опустошенной – даже сильнее, чем в то тягостное зимнее утро, когда очнулась и поняла, что потеряла свое драгоценное дитя. Но зато теперь все плодородие земли плеснецкой было возложено на нее. Снесет ли она такую ношу?
Княгиню отвезли в Плеснеск и оставили отдыхать. Служанки переодели ее, расплели мокрые волосы, вычесали оттуда травинки и обрывки цветочных стеблей, уложили в постель.
Незаметными шагами близилась ночь, но по-прежнему синело небо, а ночная тьма осталась где-то за воротами яви, как бродяжка, которую хозяева не хотят пустить в дом. Когда пришла пора зажигать костры, княгине полагалось еще раз выйти на люди: вместе с другими передними людьми посидеть на расстеленных кошмах, глядя на пляски и игры молодежи.
На Купалу рано,
На реке на Дунае,
Две голубки воду пили,
Пили, приговаривали:
Кого нам сводити?
Кого поженити?
За рекой есть девка,
Под горою – отрок,
Их бы поженити,
Вместе посадити,
Под рушник водити,
Чтоб верно любити,
На год, на два, на весь век…
Подумать только, дивилась Величана, слушая пение девок, всего лишь год назад так сидели ее матушка с батюшкой, старшие родичи, бояре луческие, сельские старейшины, а она возглавляла девичий ряд – веселая, беззаботная. Втайне уверенная, что вот-вот разомкнется строй отроков и выйдет ей навстречу сам Ярила – красивый, как солнце, с улыбкой любви на сияющем лице…
