И Величана пошла за ней – прямо в лес. Давящее чувство опасности исчезло, ее больше не страшила темная чаща. Самое жуткое осталось позади, в избушке, где готовились сойтись в схватке два века – старость и юность Етона плеснецкого.
* * *
Тьфу ты, леший! Попался на приманку, как щенок. Но признавать свою глупость и бежать было поздно, да и к чему? Рысь прислонился к бревнам стены возле дверного косяка и с вызывающим видом скрестил на груди руки.
Етон снял шапку и положил на лавку возле себя.
– Подойди, сынок! – почти ласково позвал он. – Не бойся.
– Чего мне тебя бояться, беззубого… – бросил Рысь.
В его умолчании так ясно слышалось презрительное «беззубого пса», что Етон вздрогнул. Сколько ни крепился он перед этой встречей, понимая, что без некоторого смирения не достигнет своей цели, все же выносить презрение заносчивого щенка, подобранного мало не в звериной норе, было тяжело потомку конунгов и князей. Он стоял на глубоких корнях обычаев, мудрости двух народов и собственного опыта, на чем пытался вырастить и Рыся. Но видать, нельзя воспитать ребенка своим подобием, не введя его в свой дом. От Рыся исходило ощущение мощи лесной стихии, древесной и звериной, мира бесприютных духов – всего того, что противостоит очагу, людскому обычаю и по порядку устроенным родовым могилам. И Етон, будто просторный, но уже обветшавший дом, с отчаянием ощущал свою слабость перед дыханием урагана.
– Само собой – чего тебе меня-то бояться? – с усилием сохраняя спокойствие, продолжал старый князь. – Не я ведь твой враг… Ты сам – свой первый враг.
– Говори что хочешь! – Рысь сделал шаг к нему. – Я ни единому твоему слову не верю! Ты пытался меня обойти. Обманул меня… сказал, что я буду князем после тебя! – Как ни старался он говорить с презрением, в голосе прорывалась не остывшая за многие месяцы обида. – Для того, дескать, я должен боярам и жене твоей показаться. А на деле что? Жена твоя понесла… от меня… и с тем дитем я сам стал тебе не нужен…
– Да почем тебе, щенку лесному, мои замыслы ведать? – не сдержался Етон. – Родила бы княгиня дитя – мой бы род на столе плеснецком утвердила, чтоб кияне сюда не совались. А я бы перед смертью всей чади объявил, что жену и стол тебе оставляю. Сказал бы, боги мне указали! В родах славянских уже бывало так, на то есть обычай. И владел бы ты всем, что у меня есть!
– При твоем сыне! Не проведешь ты меня, старик! Не так я прост, чтобы на твои хитрые речи польститься! Пусть бы ты мне и оставил стол – наследником-то было бы дитя! Твое дитя!
– На деле-то твое!
– А кто бы знал? Вырос бы малец – меня бы прочь погнал! Он ведь перед людьми – сын Етонов, не я!
– Ты бы сам его растил, и уж твоя была бы забота, как воспитать, чтобы не погнал! И твоя воля была бы решать, надо ли ему знать, чей он сын по правде! Да что теперь говорить? – Етон махнул рукой. – Не будет никакого сына. Слушай меня.
И Рысь, собиравшийся еще что-то добавить, притих: такая сила и убежденность в своем праве быть выслушанным звучала в надтреснутом голосе старика.
– Не совался бы ты в город на Карачун, выносила бы княгиня дитя – уже скоро были бы и родины, и был бы мой род в Плеснеске навек утвержден. А теперь то дело пустое, и другая забота есть, поважнее. На Горине стоит Святослав киевский с войском, копий с тысячу. Гридьба его, большая дружина, сотен семь-восемь, да ратники, да боярские отроки оружные. Теперь он, Святослав, себя моим наследником числит, и ждать смерти моей ему надоело. И седмицы не пройдет, как будет он под городом. Коли не одолеем – не видать достояния нашего ни мне, ни тебе. Только та земля нам останется, в какую зароют нас.
Рысь молчал, ошеломленный этой новостью. Будто гром грянул над его беспутной головой. Весь его привычный мир заключался в лесу, и сам Плеснеск уже был для него как тот свет, живущий по малопонятным законам. А тут вдруг какой-то Святослав из какого-то Киева! К его наследию вдруг потянул лапы неведомый враг, будто Змей Горыныч. Сколь ни будь ты удал, а не знаешь, как к нему и подступиться. Храбрец всегда лучше труса, но на всякого сильного сыщется сильнейший – это был второй урок его детства, усвоенный не хуже первого.
Рысь никогда не видел тысячи воев разом, но понимал – это силища, что встречается только в сказаниях.
– И что ты – у тебя-то рать есть?
– Есть и у меня вои. И гридьба есть, и ратники. Да числом поменее втрое. Моя земля Святославовой не в версту – его владения за год не объедешь. На его семь сотен у меня сотня всего, больше не прокормить с бужанской дани. Мы по-иному за него возьмемся.
– Как? – выдохнул Рысь.
Мелькали мысли о колдовстве. Лучше всех зная тайную жизнь Етона, он тоже верил, что его названый отец – колдун.
– Я его склоню на поединок выйти. Не откажет он. Откажет – чести лишится. И положим новый ряд: кто одолеет, тот все получит. И жену, и дом, и имение, и землю.
– А он-то что – стар?
– Святослав твоих лет. Я же говорил тебе о нем.
Рысь помотал головой: дескать, не помню. Етон рассказывал ему о том старом уговоре, заключенном между ним и киевским воеводой Мистиной шестнадцать лет назад, но Рысь плохо слушал и еще хуже запоминал: Киев для него был что тридевятое царство.
– И как же ты с ним биться будешь? – Рысь не удержался от того, чтобы окинуть скрюченную фигуру старика пренебрежительным взглядом.
– А я и не буду. Ты выйдешь биться с ним.
Рысь промолчал. Будто не услышал. Он и впрямь не понял, не послышались ли ему эти слова.
– Был я бойцом славным, да миновали те времена, – не дождавшись ответа, продолжал Етон. – А Святослав молод и силен. Если я выйду биться с ним, я погибну с честью, но моя земля уйдет под руку Киеву. Ты останешься ни с чем. Если хочешь получить мое наследство – тебе придется биться за него. И победить. А одолеешь – и Плеснеск, и сам Киев твои будут.
– Но как… почему я?
Теперь в голосе Рыся не было надменного вызова и презрения – только растерянность.
– Я людям объявлю, что Один дал мне силу вновь молодцем оборачиваться. Моя жена и бояре уже знают – они послухами будут, что это правда. К присяге пойдут, что я уже оборачивался у них на глазах – в ночь после свадьбы, осенью. Дружине старшей и жене моей люди поверят. И тогда уже ты будешь Етоном плеснецким – с того дня и до самой смерти. А я в лес уйду, буду здесь, под корягой, дни доживать. Уж недолго мне осталось. Властвовал я и правил, довольно с меня. Устал. Мне самому ни власти, ни жены, ни богатства уже не надобно. Только бы землю своим наследникам вручить, не отдавать киевским. Одолеешь – в тот же день в Плеснеске на стол сядешь, и жена моя твоей женой станет. Что, согласен?
По первому порыву Рысь хотел было выкрикнуть «да!». Но его всю жизнь учили сдерживать первые порывы и прикидывать, нет ли где ловушки.
Приманка здесь была лучше некуда – княжеский стол и княгиня-красавица в жены. Все как в сказках Виданки и преданиях Етона. Но и ловушку он видел ясно. Чтобы получить все это, ему придется сначала выйти на бой со Святославом киевским. И не просто выйти – победить в схватке не на жизнь, а на смерть.
