Выйдя во двор, Величана прислонилась к стене. Голова горела, под опущенными веками жгло. На нее пялила глаза челядь и киевские отроки, но облегчение лишило ее последних сил.
Она не умрет в день погребения Етона. Не так чтобы ей понравился Святослав, но что этот человек крепко держит однажды данное слово, она не сомневалась. Она не пойдет в могилу, чья пасть грозила ей все последние годы. Чей мрак затенил ее юность.
Мир, сжатый до размеров тесной дощатой ямы, вдруг распахнулся ввысь и вширь, стал таким огромным, что не видать краев. И казалось, что впереди у нее теперь бессмертие…
* * *
Когда Етонова княгиня вышла, Святослав зорко оглядел гридницу – нет ли чужих? – и кивнул отроку у двери:
– Дыман, притвори…
Он сделал знак, и названые братья сдвинулись к престолу тесным кольцом. Остальные подтянулись за ними, сели на пол.
– Я про старого хрена. Мертвый-то он мертвый, – Святослав глянул на Болву, который ходил проверять, – уж скоро смердеть начнет. Да только… если кто способен из могилы выходить, ему смрад не помеха.
– Думаешь? – охнул Грим, младший брат Игмора.
На северной родине их отцов и дедов всякий знал жуткие россказни о беспокойных мертвецах.
– Ну а то зачем он приказал могилу отворить на третий день? Не иначе, вставать норовит.
– Так давай не дадим отворить! – воскликнул Игмор. – Вели людей собрать и прямо сразу, как положат, земли на крышку навалить. Пусть-ка роет изнутри, йотунов крот!
– Земля не помогает. – Хавлот мотнул головой. – Тут колдуна надо.
– А этот хрен, сказывают, сам был в своей земле первый колдун.
– Видали ту бабу, что с ним последней говорила? – Болва вспомнил Виданку. – Я спрашивал у здешних: она, говорят, лесная женка, волчья мать, волхва. В этих краях самая сильная. Надо сказать местным, чтоб ее позвали, как станут могилу отворять. Если он и правда… может, она знает, как его успокоить.
– А ты еще жены хочешь его лишить, – напомнил Красен. – Он за женой-то и придет.
И все содрогнулись, мигом вообразив, как темной ночью в эту самую дверь начнет колотиться огромный раздутый мертвец и требовать свою жену…
– Я знаю хорошее колдовство! – бросил Лют, разозленный этой мыслью. – Голову ему отрубить и к ляжкам приложить.
– И кости переломать, – поддержал Сфенкел. – Тогда не побегает.
Святослав сосредоточенно думал. Соратники говорили дело. Но отрубить голову князеву трупу… на глазах у всей плеснецкой чади… В городе было довольно тихо – никто не оспаривал права Святослава на власть, подтвержденные уговором с Етоном. Но все же надо было честь знать. Пять десятков киян находились в сердце чужой земли, за пять переходов до своей, а между ними и киевским войском стояло плеснецкое войско под началом Семирада и текла Горина. Не стоило оскорблять местных издевательством над трупом и к тому же показывать свой страх. Хорошо выйдет сказание: будут говорить, дескать, Святослав Етона и мертвого боялся до мокрых портков!
– Вот что… – Святослав обошел глазами соратников, посмотрел на Люта и его перевязанную правую руку и перевел взгляд на Игмора. – Икмоша, как стемнеет… Кузня же здесь есть на дворе? Найди там молот хороший… пойдешь в клеть, где этот лежит… А вы, – он глянул на Болву и Люта, – приглядите, чтобы княгиня там больше не сидела.
* * *
Настал день погребения. В знак уважения к прежнему властителю – погиб он более чем достойно, что ни говори, – люди Святослава сами вынесли носилки с телом из клети, положили на повозку и повели лошадей на жальник. Там Игмор с братьями сгрузили носилки и осторожно опустили в яму, на дощатый пол, покрытый медвежьими шкурами. Все видели, как бережно и почтительно кияне обращаются с телом – будто с живым.
Молодой вдовы-княгини на погребении не было. Кому, как не жене, полагалось бы причитанием проводить мужа к богам, но от одной мысли приблизиться к могиле, которая должна была стать и ее могилой, у Величаны подкашивались ноги. Она знала, кого Близняк назначил в посмертные жены господину ей взамен: челядинку Цветоху, ровесницу княгини, миловидную девушку с длинной русой косой. Дрожащими руками Величана выбрала для нее цветное варяжское платье – из тех, что еще к свадьбе дарил ей муж, низку дорогих бус – семь из стекла и даже две самые дорогие, из сердолика, – а еще заушницы-колечки из серебра. Без сожаления отдала все свои перстни, подаренные мужем, – хотелось отослать в ту яму всю память о ее столь странном и страшном замужестве. Жутко было думать, что дева в ее платье и уборах сойдет в могильную яму и ляжет на смертное ложе возле ее, Величаны, супруга. И тлела подленькая, несущая облегчение надежда: угасший взор Етона не различит подмены…
Но что будет, когда они все же встретятся? Ведь Нави не минует никто – хоть через сорок лет, и ей не избежать смерти. Надеялась Величана лишь на то, что погибший в схватке Етон уйдет к своему одноглазому Одину, а ее в свое время ждет Ирий ее дулебских дедов. Зимой, пока она хворала, Етон нередко приходил посидеть с ней и подолгу рассказывал медленным старческим голосом об Одине и его любимцах из былых времен. И этих любимцев у него в палатах теперь пирует много сотен.
Ну а что, если Етон явится искать ее в Ирий?
– От всякого такого страха есть спасение, – сказал Олег Предславич, видя, как она мечется. – Одно-единственное, но зато вернейшее.
– Какое же? – Величана с надеждой взглянула на него.
Ей нравился внук Вещего. Он был очень высокого роста – выше всех, сильный, крепкий, не погрузневший, несмотря на почтенный возраст, – ему было уже пятьдесят, а то и на год-два больше. Не слишком красивое лицо его имело доброе, сочувственное выражение, повадка была мягкая и уважительная, и рядом с ним Величана чувствовала себя в безопасности. Стараясь успокоить ее, он немало говорил с ней, рассказывал о своих дочерях – Предславе и Горяне. Ко дню погребения мужа Величана уже знала обо всех превратностях жизни самого Олега и его родни – начиная от бабки, морованской княгини Святожизны, что еще лет пятьдесят назад бежала из своей разгромленной уграми державы в Киев с сыном-отроком. Здесь ее сын, Предслав, взял в жены дочь Вещего Венцеславу – от нее и родился Олег Предславич. С детства он рос далеко на севере, в Хольмгарде у истока Волхова, в доме Ульва конунга, как заложник от семьи Вещего. Женился на дочери Ульва, Мальфрид, после смерти прославленного деда вернулся в Киев как его единственный наследник и занял княжий стол, но лишь на восемь лет. Его погубил устроенный его же собственными руками брак Ингвара, Ульвова сына, и Эльги – племянницы Олега Вещего. Объединившись, они свергли с киевского стола Олега-младшего и обрекли его на полную превратностей скитальческую жизнь. Теперь он сидел в Деревской земле и платил дань тем, кто в ранней юности жил в заложниках при его собственном дворе.
Первая жена его умерла в изгнании, да и обеим дочерям жизнь не стелилась под ноги шелковой травой. Но, вопреки ожиданиям, Олег Предславич не озлобился. Он не питал ненависти к тем, кто обездолил его и его дочерей. На жизнь он по-прежнему смотрел с бодростью, с готовностью встретить новые испытания и охотно помогал тем, кто слабее. На третий день после встречи Величана уже видела в нем нового отца, и это чувство давало ее измученному сердцу желанную передышку среди тревог.
