Назавтра пир продолжался на княжьем дворе. На хозяйском месте сидел Святослав, ближе к нему – киевские бояре и гриди, напротив – плеснецкие лучшие мужи. Бужане пересказывали Святославу порядки и обычаи земли, по которым род Етонов ею управлял, Святослав в ответ рассказывал, что киевскому князю требуется от новых подданных. Иногда спорили, но пока сдержанно, из уважения к памяти покойного.
Прежняя челядь, за вычетом Цветохи, подавала на столы, и наблюдала за челядью прежняя княгиня. Для нее уже сшили «печальную сряду», и теперь Величана с опущенными глазами скользила меж столов, как ожившая белая березка. Глаза бужан следили за ней с любопытством и отчасти осуждением: всеобщее мнение было таково, что Святославу надлежало выполнить волю Етона и отпустить с ним молодую жену. Все настолько привыкли к мысли о ее неизбежной смерти, что теперь она казалась вернувшейся с того света. Ради своей чести Величана не показывала радости от того, что задержалась среди живых. Святослав тоже нередко на нее поглядывал, и, видя это, даже самые упрямые из плеснецких старейшин соглашались в душе: чего иного было и ждать? Молодое тянется к молодому, и мало кто на месте Святослава сумел бы расстаться с юной цветущей женой, заполучив права на нее.
С тревогой, волнением, любопытством все ждали третьего дня после погребения. До последнего мальчишки все в городе знали, что Етон повелел открыть свою могилу. Но зачем – этого не знал никто. Старики разводили руками – ни у руси, ни у волынян никто не знал такого обычая. Среди толков в гриднице Лют предлагал не открывать, а, напротив, поскорее насыпать сверху земли побольше – чтобы уж точно старый змей не выполз. Олег Предславич тоже был против – ни к чему тревожить покой умерших, пусть и язычников. Но Святослав решил в этом волю старика не нарушать.
– Пусть не думают, что я его боюсь, – сказал он. – Хочет, чтобы все его гниющий труп увидели, – пусть увидят. Не знаю, на что он надеялся, но не встать ему больше…
Игмор и его братья ухмылялись с мрачным самодовольством. Перед погребением они не просто проверяли, точно ли Етон мертв. Живой или мертвый – он уже не поднимет головы и не сделает ни шагу…
* * *
На вторую ночь на жальнике уже было пусто. Окажись здесь кто-нибудь в самый глухой час ночи, так лишился бы ума со страху, решив, что покойный князь не дождался третьего дня и решил выползти на вольный свет пораньше. Возле свежей могилы, среди обглоданных бараньих костей, при свете звезд мелькнула сгорбленная фигура. Потом выпрямилась и оказалась очень высокой – точно как Етон в молодости, каким его запомнили старики.
Послышался шорох, стук по дереву.
– С той стороны берись, – шепнул голос, кажется, женский.
Крышка над ямой стала приподниматься. Изнутри повеяло трупной вонью, и кто-то глухо закашлялся – уже другим голосом. Крышка сдвинулась, открылась черная щель.
– Полезай, – снова шепнул женский голос. – Он в середине. Девка лежит с того краю, челядин – вон в том конце, у ног, а дальше конь. С этой стороны только он сам. Вон, веревку держи.
Тот, к кому эта странная Карна
[29] обращалась, стоял рядом с ней и дышал через ладонь, отвернувшись от ямы.
– Не мешкай! – настойчиво шепнула она. – Или забоялся?
– Нет, – сдавленно ответил молодой мужской голос.
– Вот и славно. А то я уж подумала, ты только к молодой девке на ржаные снопы с охотой лезешь.
– Да кто ж в могилу-то хочет лезть! Их там трое… Он уже не первый день… и конь еще…
– Дело твое. На княжий стол не мне садиться. Не желаешь – пошли восвояси. Не станем мертвых тревожить. Будем жить, как жили. Лес Честной – наш дом родной, не выдаст.
Собеседник ее еще раз глубоко вдохнул, отвернувшись, потом на ощупь взял у нее из рук веревку и, найдя край ямы, присел и спрыгнул вниз.
Какое-то время он шарил там и с чем-то возился. Что-то шуршало, скрипело, постукивало. Женщина, оставшаяся наверху, беспокойно озиралась. Она боялась, что их застанут здесь, хотя и понимала: кому тут быть, когда поминальный пир сутки как кончился? Но что, если новый князь тайком оставил у могилы сторожей и сейчас на них набросятся из тьмы, приняв за грабителей могил? Здесь же и удавят и в яму сбросят…
Не менее она боялась и тех, кто лежал внизу – лишь не показывала вида. То, что они задумали, отчасти отвечало желаниям Етона. Но едва ли он дал бы свое согласие, если бы Виданка поделилась с ним тем замыслом, что сверкнул, как зарница, в голове в то утро после Купалий. Имени Етона этот замысел обещал новую славную жизнь. А вот его телу и душе…
Послышался звук, будто в яме что-то волочат по дощатому полу. Закрывая рот и нос ладонью от запаха, Виданка наклонилась и прислушалась. Раздалась приглушенная брань. Снова послышалась непонятная возня. Виданку и так трясло, а тут совсем обняло холодом. А что, если мертвец проснулся? Что, если он там борется с Рысенком? Свернет ему шею, а потом выскочит и погонится за ней, устроительницей всего этого бесчинства?
Когда кто-то появился возле края ямы, Виданка отпрянула.
– Ёж тебе в рот! – тяжело выдохнул Рысь. – Где ты!
– Я тут.
– Он… Сейчас ногу подниму.
– Что?
Рысь снова исчез, а потом с усилием поднял что-то и выложил на край ямы. Виданка отскочила.
– Голову держи! – злобно бросил Рысь, поднимая со дна могилы что-то еще, отчасти сходное с большим горшком.
Наконец он вылез сам и всунул ей в руки конец веревки.
– Теперь давай тянуть.
Они вдвоем потянули за веревку, но пошла она куда легче, чем Виданка ожидала.
– На ноги не наступи! – сердитым змеем шипел Рысь, и Виданка пятилась, отчего держать веревку становилось совсем неловко.
Наконец тяжелая ноша достигла края ямы, и Рысь, нагнувшись, подхватил ее. Сел на землю, рукавом – чтобы не касаться грязными руками, – вытер потное лицо.
– Что такое? – дрожащим голосом спросила Виданка.
Будто отвечая ей, полумесяц вышел из-за тучи. На краю могилы было разложено несколько… поленьев… или коряг… каких-то обрубков.
Ее снова пробрало холодом. Что это такое? Что Рысенок выволок из ямы? И где тело Етона, за которым они пришли сюда, как самые худшие из грабителей могил?
– Это он! – с гневом, который не могло заглушить даже тяжелое, натужное дыхание, ответил Рысь. – По частям!
Когда он обвязал тело веревкой и потянул к краю могилы, туловище довольно легко сдвинулось с носилок, но голова и ноги не последовали за ним. От толчка они свалились, покатились по доскам среди чаш, рогов и котлов.
Святослав приказал отделить покойнику только голову, а кости ног в лодыжках разбить молотом. Но Игмор рассудил, что отделить и их будет надежнее. Нельзя встать на ноги, которых у тебя нет, – ни живому, ни покойнику такое пока не удавалось! Потом мертвеца прикрыли по пояс плащом, а черта на горле была не видна под бородой. Лежа на носилках, погибший имел вполне приличный вид. Только посадить его – знатных русов часто хоронят в сидячем положении, на их резном хозяйском кресле, – было нельзя, но Етонов престол Святослав и так решил оставить себе.
