– Ох, земля-матушка! – Виданка встала на колени и низко склонилась. – Прости меня, дочь твою непутевую! – с искренней горечью взмолилась она, прижимаясь лбом к холодной, недавно вскопанной земле. – И начала я жизнь худо, и в зрелых годах непотребное творю, и кончу, видно, того хуже! В дурной час начали судички пряжу мою, дрянная кудель им попалась, кривое веретено. И ведь не себе же доли ищу…
– Чего убиваешься? – Рысь, отдышавшись, толкнул ее в плечо. – Здесь же он. Вытащил я его. А по частям нести легче. Ты, давай, голову бери, а я тулово. За ногами потом придем.
У них была с собой дерюга, в какой они собирались нести вдвоем труп, но теперь ею лишь накрыли сложенные в волокушу члены и голову. Впряглись вдвоем и потащили в лес.
И только в лесу состоялось настоящее, последнее погребение Етона плеснецкого. Не в высокой могиле близ отцовской, а в яме, заранее выдолбленной Виданкой в серой лесной земле, упокоился он – разрубленный на четыре части, завернутый в дерюгу, с парой простых руколепных горшков каши и киселя вместо богатых погребальных даров. При первом свете нового дня, лишь убедившись, что в темноте собрали все, Виданка и Рысь засыпали яму. Свежекопаную землю закрыли дерном, прикрыли хворостом. Осень покроет это место листвой, зима – снегом, а по новой весне и сами могильщики уже не сыщут его.
Закончив, двое долго сидели на земле, переводя дух и не глядя друг на друга. Обоим отчаянно хотелось вымыться – и не только отмыть руки от земли, а волосы – от трупной вони. Эта вонь, казалось, пропитала саму душу, хотелось и ее вывернуть наизнанку, как вшивое рубище, и вычистить хорошенько.
– Прости, земля-мать… – еще раз попросила Виданка, поглаживая ладонью лесной дерн. – Обидели мы тебя непотребством таким…
– Выручай, отец мой, Лес Честной! – Рысь поднял голову и оглядел верхушки елей. – Меня ты в белый свет младенцем послал, а его стариком старым возьми к себе. Храни, береги… и более на свет не выпускай.
– И впрямь дивоженка тебя родила… – пробормотала Виданка. – Не человек ты…
– Сама же все придумала, – Рысь покосился на нее. – Ты, что ли, дивоженка?
– И не знаю, кто я. – Виданка вздохнула и с трудом встала, отталкиваясь ладонями от земли. – Пойдем. Нынче отдыхаем, а ночью пора…
– Я весь день не хочу в той яме сидеть! – Рысь поймал ее за край обтрепанного подола. – От вони задохнусь, сам умирашкой стану.
– Те двое только третий день нынче мертвы, а он – пятый. От них вони меньше.
– Да завтра провоняют!
– А ты хотел в могиле среди цветов полевых лежать? – Виданка наконец улыбнулась, и в ее усталом, осунувшемся лице мелькнуло прежнее лукавство. – Смердит Навь, заведено так! Терпи, сынок, – она не удержалась и провела рукой по всклокоченным волосам Рыся. – Чуток осталось. Завтра все у тебя будет – дом богатый, платье цветное греческое, настилальники шелковые, чаши серебряные… жена-красавица…
– Как у Сигурда… – пробормотал Рысь, глядя перед собой.
– Я на заре их приведу. Долго ждать не заставлю.
Виданка пошла прочь. Место для могилы они по необходимости выбрали вблизи города, до своей избушки ей было идти далеко, и эти дни она жила на дворе у бабы Бегляны. Но до возвращения туда ей требовалось хорошенько вымыться хотя бы в реке, промыть волосы корнем гвоздики-маточницы, чтобы отбить дух земли и мертвяцкую вонь.
Рысь пустым взглядом смотрел ей вслед. В душе его честолюбивая жажда будущих благ боролась с жутью от сознания, что ради всего этого он по доброй воле влез в шкуру мертвеца…
* * *
Народ начал собираться на жальник еще в темноте. Поднимались до зари, а иные и вовсе не ложились, боясь пропустить невиданное дело. Бледные с недосыпа лица выражали тревогу и возбуждение. Открыть могилу! Везде это считается оскорблением умершего, и когда же такое бывало, чтобы об этом умерший просил сам! Все ожидали неведомо чего, но, не говоря об этом вслух, не то боялись, не то надеялись увидеть мертвого ожившим…
На белой заре приехал из детинца новый князь Святослав с обоими боярами и гридями. У князя вид был невозмутимый и уверенный, у Олега Предславича – встревоженный и отчасти растерянный, у Люта – мрачный и решительный. Он тоже допускал, что старый муховор надеется ожить, и готов был отправить его на тот свет еще раз уже своими силами. В левой руке он держал оружие не так уверенно, как в правой, но с этим делом справился бы. Болва ему намекнул – встать покойнику будет не на что, члены переломаны, а то и хуже того. Но Лют не удивился бы, найди Етон себе в Нави новые костяные ноги.
Между ними двоими, позади Святослава, сидела на своей кобыле Величана. Она была бледна, как полотно ее «печальной сряды», но крепилась. Что бы ни ожидало живых за отворенной дверью мертвого дома – лучше увидеть это вместе со всеми, чем сидеть в своем углу в мучительной неизвестности.
Что там будет, она старалась не думать. Было ясно, чего все ждут. И если Етон и впрямь намерен ожить… то своей жены молодой он больше не получит. Она сама упадет мертвой на край могильной ямы.
Возле святилища уже ждали люди – и мудрая чадь плеснецкая, и простая. Дальше идти словно бы не решались. Здесь были Чудислав, морованин Драгош, Рудовит, Стеги. Рядом со Стеги стоял Семирад – получив весть о событиях в Плеснеске, он оставил войско и прискакал в город только этой ночью, еще даже не прилег. Лицо его осунулось и выражало утомление, а еще недоверие. Уже пришли Бегляна и Виданка, Семирад выслушал рассказ о последних мгновениях жизни своего князя, о его последних словах. «На третий день отворите могилу мою…» Но кроме изумления в усталых глазах его читалась озабоченность, некое смутное ожидание. Поглядывая на Стеги, Чудислава и других ближних Етоновых бояр, Семирад словно бы хотел поделиться некой мыслью, напомнить кое о чем, им тоже известном, но пока не решался.
Когда Святослав с дружиной приблизился к толпе, ему навстречу вышла женщина средних лет, в простой некрашеной одежде. Та самая, что выскочила на вымостку, едва не под его клинок, когда Етон упал с разрубленным бедром.
– Пора, княже, – поклонившись, Виданка показала на небо, где уже виднелись первые проблески зари. – Час настает. Заря утренняя, красная девица, берет золотые ключи свои, новый день отворяет.
– Веди. – Святослав невозмутимо кивнул вперед.
В этом деле он готов был без споров признать главенство лесной женки, достойной вожатой на путях между явью и Навью. Так они и тронулись в путь: впереди, будто серая тень ночи, будто волчица, скользила Виданка, за ней, как белый всадник зари, ехал шагом Святослав, позади – его люди. Многосотенная толпа плеснецкой чади катилась по сторонам. Среди всадников за спиной Святослава выделялась белыми одеждами и белым убрусом на голове Величана. Всякий, кто взглянул бы на них сейчас со стороны, не ведая существа дела, решил бы, что эта дева – жертва, везомая вдогонку мертвому.
Вот и Етонова могила – дощатая крышка над ямой, среди бугорков копаной земли. Под ногами толпы хрустели черепки разбитых на страве кринок, попадались высохшие бараньи кости и объедки с поминального пира.
