– Будь жив, Олег Предславич! – Он приветливо кивнул, как равный равному. – Ты-то сам не узнаешь меня? Ведь мы с тобой еще двадцать лет назад виделись – когда держал ты путь из Киева на моравскую сторону.
– Я же не дед мой, это он видел тебя пятьдесят лет назад! – воскликнул Олег Предславич, невольно обращаясь к этому парню, как к Етону.
Двадцать лет назад, когда сам он был всего лишь тридцатилетним, Етон в его глазах не сильно отличался от того, какого он увидел в плеснецком святилище в день поединка. Никакой разницы ему не запомнилось.
– Ты сказал, кто-то из твоих людей уже видел и может подтвердить, что ты… мог становиться молодым?
– Истинно так. Всю жизнь мою я речи Одиновы в тайне хранил. Люди только о первом его даре знали: что жить мне три срока. Осенью взял я жену молодую…
Новый Етон взглянул на Величану: в белой вдовьей сряде, сидя в седле, она заметно выделялась в толпе мужчин. Сейчас она смотрела на него потрясенным остановившимся взором, но в глазах ее было скорее отчаяние, чем изумление. И, увидев эти глаза, молодой Етон ободрился: один довольно весомый, хоть и невольный союзник у него уже есть.
– И в ночь после свадьбы дар Одина мне силу молодую воротил, – продолжал он. – Сами бояре мои меня до отцовой могилы провожали и видели: ушел я в старом теле, воротился в молодом. Правда, Семирад?
Он взглянул на воеводу. Тот стоял в нескольких шагах от него, бледный, с застывшим лицом. В мыслях у него была осенняя ночь, шорох подмерзшей травы под ногами… Тогда он впервые услышал этот голос. «Поехали. Жена молодая заждалась, а мне до свету сюда вернуться надо…»
Все смотрели на воеводу и ждали ответа.
– Верно. – Семирад сглотнул и с усилием кивнул. – Истинно.
– Верно, Стеги?
– Я видел…
– И жена моя дитя понесла, и боярские жены о том знали. Пусть она скажет: видела меня в ту ночь в сем облике? – помолодевший Етон вновь обратился к Величане и слегка развел руками, будто показывая себя.
Под напряженными взглядами сотен глаз Величана и хотела бы ответить, но не могла. Голова была черной дырой без единой мысли, голос навеки иссяк в пересохшем горле.
Ей казалось, она падает. Летит и летит куда-то вниз без конца – в те бесплотные бездны Нави, откуда вдруг выскочил ее помолодевший супруг. Напрасно она воображала себя свободной. Мечтала о новой жизни. Навь с рождения накинула на нее петлю и лишь насмехалась, дразня призраком свободы. Игра закончилась, петля затянулась вновь.
– Ну? – со сдержанной досадой окликнул ее Святослав. Лицо его посуровело, голубые глаза гневно сверкали. – Это он? Ты видела его раньше?
– Да, – с трудом выдавила Величана. Ее слабый хриплый голос расслышали только поблизости, но десять лиц обернулись к Святославу, десять голов закивали, подтверждая: да, да!
Но он и сам видел: Етонова княгиня почти убита появлением этого гостя из Нави, но не удивлена…
– Коли так – будь здоров на новый долгий век, княже! – Виданка шагнула вперед и низко поклонилась парню в одежде Етона. – Будь вновь наш отец, а мы твои дети…
* * *
По пути от жальника на княжий двор помолодевший Етон с любопытством оглядывался, будто проверял, сильно ли изменился мир живых за время его отсутствия. Казалось бы, всего три дня его здесь не было. Но всякий понимал: в Нави время идет по-иному. Бывает, что человек на небе три дня пробудет, а на земле за это время сто лет промелькнет. Бывает, видать, и наоборот. Всякому хватало мысли, что перед ним наяву стоит человек, побывавший на том свете и вернувшийся, чего же дивиться его новым повадкам? Не норовит никому в горло вцепиться… пока… и слава богам!
Святослав ехал впереди всех, как и по пути сюда. Будто спешил первым войти в город, пока прыткий выходец из могилы его не опередил! Вид у него был замкнутый, а в душе боролись досада и упрямое недоверие. Можно ли допустить, что убитый им Етон и впрямь вернулся в новом теле? Вот в этом самом? И ведь еще видоков представил, старый пес! То есть молодой…
– Пойдете к присяге, что видели его таким? – спросил он у Семирада со товарищи первым делом, как все прибыли на княжий двор.
– Пойдем, – без особой охоты воевода все же кивнул. К чудесам он был непривычен, всю жизнь верил глазам и рассудку, и вот теперь именно они его убеждали, что случилось неимоверное! – Являлся нам Етон помолодевшим… По осени, после свадьбы своей… Ушел на могилу Вальстенову, вернулся таким вот. В кафтане в том же самом. Говорил, что не один дар дал ему Один, а два…
– Три, – подсказал Храрь.
– Он тогда говорил – два. Чтобы долго жить и раз в год молодеть.
– Три, он сказал! – твердил Храрь. – Только третьего дара он нам не открыл тогда. Рано еще было. А теперь говорит, – он показал на нового Етона, – три!
Бояре поспорили немного, упоминалось ли о третьем даре той ночью. Но в том, что о способности молодеть им сказал сам Етон и показался в юном облике, все сходились. И выражали готовность пойти к присяге.
Но сильнее присяги – хоть землю-мать целуй, хоть «корляг», хоть обручье золотое, – Святослава убеждало лицо Величаны. Етонова княгиня прошла к своему престолу у дальней стены будто во сне и села, хотя в последние дни не садилась сюда, не зная, кем себя считать, хозяйкой или пленницей. Если бы она впервые видела этого человека из могилы, то теперь недоумевала бы, возмущалась, клялась, что знать его не знает. Но она молчала и смотрела на него, как на свою смерть. И Етон, поглядывая на нее, даже не взывал к ее свидетельству – она подтверждала его слова каждым мгновением своего мол-чания.
Святослав, войдя в гридницу, без раздумий сел на княжий стол – новые приобретения он легко привыкал считать своими, а вот привычки отказываться от своего за ним не водилось. Сидя там, он с высоты переводил взгляд с Величаны на ее воскресшего мужа. Здравый смысл не позволял поверить в то, что старый пень не только ожил, но еще и помолодел на пятьдесят лет. Но о дарах Одина говорило предание о проклятье Вещего. Святослав знал его с детства, ему когда-то рассказывала мать. А ей – ее отец, Вальгард. Как можно было не верить? И если Етон утаил часть своей беседы с Одином… но какой же дурень станет кричать о таких делах на торгу?
Может, сговорились они его морочить? Святослав легко поверил бы этой мысли, будь Величана рада возвращению супруга. Но лицо ее выражало отчаяние – она верила против воли.
Хоть бы мать была здесь! В таких делах Святославу всегда не хватало Эльги. Она разобралась бы – чему верить, чему нет. А этот ее змей хитроумный – Святослав нашел глазами замкнутое и враждебное лицо Люта Свенельдича, но подумал о Мистине – смекнул бы, как теперь с этим быть.
Ведь те двое не хотели, чтобы он уезжал из Киева этим летом. Мать ждала из Царьграда ответное посольство. Разговор с Константином два года назад у нее не сложился, но она надеялась, что за это время цесарь все обдумал и пришел к более выгодным для Руси решениям. Эльга просила сына остаться в стольном городе, самому говорить с царевыми мужами о торговле, о военной помощи, о хазарах. Но Святослав отмахнулся. Ты, дескать, с греками всю эту квашню затеяла, сама и меси. А мне на Волынь идти, пути на Мораву мечом пробивать.
