Не для того Рысь вышел из могилы, чтобы через день-другой снова в нее лечь.
Но еще некое препятствие стояло между ним и Величаной – его зимний соперник. Рысь сразу его приметил, хотя они виделись один раз и ночью, при лунном свете. Хватило наблюдательности и памяти, чтобы оценить рост, походку, движения. А не будь их – все сказало бы мрачное лицо и вызывающая повадка. Даже разворот широких, чуть покатых плеч говорил: только подойди… Правую руку киянин держал неловко – видимо, под кафтаном скрывались повязки на ране, – но сосредоточенный и решительный вид обещал: дойдет до дела – и он забудет о ней.
Тем не менее Рысь понимал: настоящую смертельную угрозу для него несет только Думарь. После смерти Етона его телохранитель остался единственным, не считая самого Рыся и Виданки, кто знал о том, что их двое: один старый, другой молодой. При желании он легко мог разгадать и раскрыть народу весь их замысел. Прямо там, у могилы. Но Думарь смолчал. Не решился вмешиваться, не зная, не нарушит ли этим волю истинного своего господина. Ведь гридня не было в избушке, когда Етон в последний раз беседовал со своим строптивым выкормышем, он оставался снаружи, при лошадях. Что, если именно этого Етон хотел, а Рысь сперва заупрямился, а потом передумал?
По пути на Чудиславов двор боярин и воскресший князь с трудом пробирались через толпу – Чудиславовы отроки расчищали им путь. Всей плеснецкой чади хотелось подойти поближе, взглянуть на князя, попытаться отыскать на молодом лице знакомые черты. Но подошедшие слишком близко передергивались и отскакивали: от возрожденного князя веяло духом могилы, запахом земли и разложения. Какого еще надо было подтверждения, что явился он прямо из Нави!
– Похож… да точно он! – носилось над толпой. – Брови погляди какие…
– Нос не такой!
– Да ему нос позже повредили, уж зрелому мужу. До тех пор еще лет двадцать.
– Через двадцать лет и нос прежний станет?
– Дурень ты, Богдайка! Кто же ему второй раз придет нос ломать? Так он и дался! Да и того вражины, поди, самого в живых уж нет…
Всеобщее мнение склонялось к тому, что князь тот самый. Но радость мешалась с тревогой. В Плеснеске теперь было два князя, и оба с законными правами. Бояре собрались к Чудиславу и спорили, как теперь быть.
Кроме прав, у Святослава имелось войско в тысячу с лишним копий, и стояло оно на самой границе Волынской земли. Первый приступ на брод Семирад отбил, но если Святослава сейчас сместят с уже занятого стола, он не пожалеет людей, а со второй или третьей попытки брод возьмет. Или стиснет зубы и дождется зимы, когда река перестанет быть преградой. До тех пор он наберет еще войска в подвластных ему землях, а получится ли поднять против него всю Волынь – как сказать. Даже с кем будет Унемысл луческий, зависит от того, с кем останется его дочь Величана.
– Но войско то – на Горине, а Святослав здесь с малой дружиной… – намекнул было Храрь.
– И не думай! – Семирад даже встал со скамьи, торопясь прихлопнуть эту мысль, пока она не успела укорениться в головах. – Древляне, вон, тоже так рассудили: убьем-де князя с малой дружиной, а потом вдову его за нашего возьмем и будем полянами володеть! Волка-вожака они убили. Да потом волчица пришла и всю стаю привела, да не со свадебным пивом, а с кровавым питьем Марениным! И следа от деревского рода не осталось.
– И волчица та жива еще… – пробормотал Стеги, не раз видевший Эльгу в Киеве. – Давайте-ка сперва миром попробуем дело решить.
– А миром – это дань платить! – насупился Рудовит. – Без этого волк молодой с нашей шеи не слезет.
Лица помрачнели. Давать дань чужому князю – позор всей земле, всему роду волынскому.
– Чтобы ратиться с ним, нужно всю Волынь в один кулак собрать, – проговорил Семирад. – И русь нашу, и волынян. Луческ, Волынь, Устилугу, Дорогобуж и Бужск.
– Червень… – подсказал еще кто-то.
Бояре молчали. Часть этих городов уже была обязана данью Святославу. С Плеснеском, старинным гнездом руси на пути к морованам и баварам, Киев до сих пор предпочитал иметь дружбу и союз. Но старый князь сам передал свою землю в руки киевских русов. Сам вызвал Святослава на бой и проиграл…
– Ну а мы чего ждали-то? – напомнил Стеги. – Шестнадцать лет знаем: как умрет Етон, Святослав ему наследует. Сами мы с тобой, Семирад, послухами были, как князь с Мистиной мечи целовали.
– Но то с нас дань один князь брал бы, не два…
– Под чужой русью нам ходить стыдно, мы сами – русь! – с негодованием воскликнул Кетилуга. – И постарее киевской! Мы здесь сидели, когда на Днепре о них не слыхали еще!
– Там до Олега Аскольд был.
– И Дир, отец его.
– Не отец, а они братья.
– Да не братья, а Аскольд у князя Дира воеводой был!
Бояре заспорили. Каждый клялся, что слышал от деда, как там все было, а дед-то уж верно знал!
– И Аскольд крестился в веру греческую, когда с греками воевал. А потом пришел Олег, его убил и всех крещеных из Киева повыгнал…
– Братья они были или сватья, а одолел их Вещий, – вдруг подал голос помолодевший Етон, о котором бояре чуть не забыли.
Все смолкли и воззрились на него.
– В прежнем моем теле нес я его проклятье на себе. Только чад он у меня отнял, чтоб ему в Нави змеи очи выпили, но не жизнь саму. Но умерло старое мое тело по воле моей, и с ним вместе умерло проклятье. Святослав, сам того не желая, воле моей послужил. Меч его испил крови моей и снял проклятье. Теперь я и чад иметь могу, была бы жена молодая.
Он улыбнулся, вспоминая ночь на ржаных снопах. Бояре тоже заулыбались: все зимой слышали от своих жен, что-де княгиня понесла, но не все решались поверить.
– Княгиня-то есть, – кивнул Семирад.
– Первым делом надо мне ее воротить. Заберет ее Святослав себе – значит Плеснеск в его власти, а я… а мы с вами все рабы его.
– Дело говоришь, княже! – одобрил Чудислав и бросил взгляд Семираду: ум-то в новой голове прежний!
Семирад подавил кривую улыбку. Не диво, что в двадцать лет Етон куда сильнее волнуется о жене молодой, чем в семьдесят. Но и не возразишь: держа при себе Величану, Святослав тем самым медлил с признанием и воскресения, и прежних прав Етона. Верни он ее – и придется сойти с плеснецкого стола.
– А про княгиню нам с Предславичем надо говорить, – посоветовал Стеги. – Его дочь сейчас – Святославова княгиня, дитя носит… а может, и родила уже. Ему не надобно, чтобы у Святослава другая княгиня завелась. Наша и помоложе, и лицом получше Олеговны, верно говорю, я ее видел, еще пока она при отце во Вручем жила. Сговоримся с ним, он сам убедит зятя нашу княгиню вернуть.
– Поднести бы ему чего…
– Как водится: голова с поклоном, руки с подносом.
– Имение мое у Святослава, – сказал Етон, – и дары вы, други мои, сыщите, а я верну, как своим домом завладею. С женой моей и с Предславичем сам стану говорить. Не ушла она со мной в Навь – значит, сами боги велят в яви ко мне воротиться.
