Перед ними стоял человек средних лет – от тридцати до сорока. Голова его со лба наполовину облысела, лицо покрывали морщины – не от возраста, а от тяжелой жизни. Все лицо пересекал глубокий шрам – от брови до подбородка, проходя через выбитый правый глаз. Шраму, видимо, было уже много лет, он побледнел, но от этого казался даже страшнее – как будто мертвец, которому полагается сидеть в Нави, приспособился к жизни и разгуливает по белу свету.
Не в силах это видеть, Величана закрыла лицо руками. Тянуло разрыдаться – показалось, Навь, недовольная ее бегством от самого края могилы, отправила за ней посла, чтобы поймать и отвести-таки туда, где ей назначено место с рождения! Дней шесть как остались позади пределы Волынской земли, но судьба догнала ее и здесь.
Почти каждый у костра схватился за свой науз, в руке Вигера мигом оказался длинный боевой нож. Вскочив с места, сотский поднес блестящее в свете костра лезвие к изуродованному лицу. Пришлец стоял спокойно, лишь косился на лезвие – надо думать, привык к подобным встречам.
– Не из Нави я, воевода, – пробормотал он. – Разрази меня Перун, если вру.
Изумленный Олег Предславич безотчетно перекрестился. И был изумлен того сильнее, когда страшный гость, будто отвечая ему, перекрестился тоже.
– Веруешь во единого Бога Отца Вседержителя… – недоверчиво, полувопросительно произнес Олег.
– И во единого Господа Иисуса Христа, сына Божия, – пришлец поклонился в знак согласия и еще раз осенил себя крестом. – Видишь, не из бесов я.
– Это вижу! – не мог не признать Олег. – Так с чем ты ко мне? Кто ты еси?
– Дозволь мне без иных ушей с тобой перемолвиться, – пришлец оглянулся на людей у костра, на испуганную Величану и на Люта.
Тот смотрел на него без страха, но хмурился от неясных дурных предчувствий. Взгляд его стал сосредоточенным, как на поединке.
На лице Люта пришлец задержал недобрый взгляд, потом вновь обратился к Олегу:
– Из Киева я тебе поклон принес от… неких людей, тебе близких.
– Так и быть… – преодолевая колебания, Олег наклонил голову. – Оставьте-ка нас…
Лют первым поднялся и поднял за руку Величану. Она подчинилась очень охотно – ей хотелось укрыться от взгляда единственного глаза ночного гостя, и не верилось, что он пришел вовсе не за ней. Вигер сделал знак гридям; большинство отошли, но двое остались возле Олега: его телохранители, русин Исар и морованин по имени Можир. Им Вигер велел остаться: доверять бесу из ночи он не мог, пусть тот хоть двумя руками крестится, зато в телохранителях держали только тех людей, на кого князь мог полагаться, как на самого себя. Но и прочие отошли недалеко: к соседним шатрам, где тоже горели костры, и сели там, чтобы если не слышать, то хотя бы видеть беседу князя со страшным гостем.
– А говорите, не ходят мертвецы… – пробормотала Величана с такой обидой, будто ее обманули у всех на глазах.
– Отроки, у кого с собой мак есть? – без малейшей улыбки осведомился Гуннульв.
Но Лют не ответил Величане и не поддержал негромкий смех отроков. Он не сводил глаз с пришлеца, и напряженно-рассеянный взгляд его указывал на усилия что-то понять… или вспомнить.
– Голоден? – Оставшись с ночным гостем вдвоем, первым делом Олег вспомнил о законе гостеприимства – тем более что перед ним стоял собрат по вере. – Велеть накормить?
– Голоден, – тот кивнул. – Но то после… если пожелаешь со мной хлеб делить. Мы ведь родичи, в былое время друг другу обет давали: где нам хлеб, там и вам хлеб.
– Родичи? – Олег Предславич едва не встал.
Вот уж чего он не ожидал, так это найти родню в искалеченном бродяге.
– Не признаешь меня?
Олег молчал, вглядываясь в изуродованное шрамом лицо.
– Трудно меня признать, что ж поделать. Даже Свенельдич… – гость бросил беглый взгляд на Люта в отдалении, – и тот меня не вдруг признал. А потом вспомнил. Не этот – старший. Тот, что стрыя моего и лучших мужей деревских в одну ночь сорок человек погубил. Он признал меня и таким. Видно, кровь-то на руках горит по се поры, забыть не дает. А ты, тесть мой любезный, не признаешь?
Олег Предславич судорожно вздохнул. Он был очень храбрым человеком, несмотря на свою мягкость, и от пролития крови его удерживал лишь страх божий – ведомый ему намного раньше, чем он принял крещение в Царьграде два года назад. Но сейчас у него шевелились волосы на голове, пробирал озноб от потрясения. В глубине разума он уже знал ответ – кто этот человек, назвавший его тестем… знакомый с Мистиной Свенельдичем… помнящий избиение деревских старейшин на страве по Ингвару…
У Олега было две дочери и три зятя. Двое живых – Святослав и Алдан, хотя ни в чем другом те двое не были ровней друг другу. И третий – первый муж Предславы. Тот, что уже девять лет считался мертвым.
Олег вглядывался, сравнивая свои воспоминания с тем, что видел перед собой сейчас. Невысокий рост, щуплое сложение, светлые волосы, голос… В юности у Володислава деревского был высокий лоб, но сейчас его поглотила лысина. Шрам мешал соединить в памяти то лицо и это.
– Давненько не видались мы, – продолжал гость, не спеша и давая ему время вспомнить. – Уехал ты, помнится, в Киев, сватать за стрыя моего Маломира Ингореву вдову. Да не дождались мы тебя назад. Думали, в живых уж нет. Приехала Ольга с малой дружиной, сказала, ты после будешь, к свадьбе, а страву по мужу она одна справит… Кровавая вышла страва, и постель брачную Марена своим женихам после нее стелила…
– Я не причастен к этому, – глухо выдохнул Олег, с таким чувством, будто обращает речь в далекое прошлое. – Я не знал, что они задумали. Знала только Ольга, Свенельдич и их ближние отроки.
– Может, вины за ту страву нет на тебе, а наследство мое тебе досталось. Только землю внуков твоих не уберег ты от разорения… Вон сколько городцов и весей пустыми лежат, бурьяном и бузиной зарастают.
– Они отдали мне Деревскую землю уже после войны. – Олег не мог отделаться от чувства, что говорит с мертвецом и дает отчет не человеку, а всей неумолимой Нави. – Но я не водил полки на древлян.
– И это знаю. Потому и пришел к тебе.
– Сядь. – Олег кивнул на землю перед собой, и гость сел. – Где ты был все эти годы?
– На том свете, – усмехнулся гость, и стало видно, что со стороны шрама у него нет зубов. Пришепетывание изменило его речь, из-за чего Олег и не смог распознать голос.
– Но ты же… тебя в мертвых числили…
– Я того и хотел. Меня верные люди вынесли, выходили, от киевских укрывали. Теперь срок пришел на свет выйти. Дети мои в холопстве подрастают. Внуки твои. Что же ты, дед, для них участи получше не добудешь? Добрыня и Малуша, дети мои, у Ольги на дворе живут, как челядь, прислуживают ей, а тебе и горя мало? Или они не твоей дочери чада? Не твоя в них кровь?
– Молчи! – Олег поднял руку, желая помешать ему продолжать. – Или ты не понимаешь? Они – заложники. Не останься они там, я землю Деревскую и во сне бы не увидал. А не отдай Ольга древлян мне, здесь князем кто бы сидел? Свенельдич? Или Турод из Хольмгарда? При них древлянам жилось бы слаще, вольнее?
