Самохвалов рассказал много интересного. Он особо остановился на личности главаря.
— Вы должны понимать, на кого собираетесь идти войной. Николай Соломонович — чудовище. Говорят, он собственноручно забил до смерти первую жену. Ножкой, которую отломил от стола. А дочь от первого брака также лично удушил, а труп выбросил в Ангару. За взятку полиции супругу похоронили без вскрытия. А про дочку распустили слух, что она сбежала с любовником.
— Полноте! Уж больно похоже на сплетню…
— Сам я при этом не присутствовал, — обиделся шеф охранки. — Но сведения исходят из его ближайшего окружения. Конкретно от Рафаила Эристова. Наш освед записал его реплику дословно. Вот: «Если бы власти знали хотя бы часть того, что совершил наш Нико, не миновать бы ему петли».
— Убил жену и дочь собственноручно… — Лыков был ошарашен. — Зверь какой-то. А вторая жена не боится?
— Она под стать мужу. А ее брат служит смотрителем в Иркутском тюремном замке. И тюрьма находится у Нико под контролем. Все его люди это знают и тем более молчат на допросах. А то в прошлом году один аджарец проболтался, так его нашли повешенным в уборной.
Ротмистр перевел дух, отхлебнул уже остывшего чая и продолжил:
— Самое гнусное Ононашвили проделал во время недавней войны с японцами. Тогда на восток, к театру военных действий, через Иркутск ехало много молодых офицеров.
— И что? — поперхнулся коллежский советник. — Неужели…
— Да, — кивнул жандарм. — Несколько человек пропали без вести. Из числа тех, кто поселился в номерах на Кругобайкальской. У них были при себе деньги и дорогие вещи, и… молодые, полные жизни люди погибли. Их зарезали, ограбили, а тела выбросили в Ангару.
— И полиция опять ничего не сделала?
— Опять. С самим атаманом давно уже нельзя совладать, он неприкасаемый. Разве что пощипать пехоту. И тут у Нико уже трижды возникали серьезные неприятности. Причем терпение кончилось не у власти, возмутились простые обыватели. Рассказать?
— Да, конечно.
Самохвалов оживился:
— Наконец-то на эту тварь нашлась хоть какая- то управа!
Он снова заглянул в свои записи:
— Первый раз полыхнуло в тысяча девятьсот втором году. В январе средь бела дня в портерной грузина Огалова на Вокзальной улице был ограблен и избит солдат. Он обиделся и поднял крик. Сбежалось более двухсот человек окрестных обывателей и обступили заведение. Требовали наказать виновных. В ответ хозяин догадался бросить в толпу несколько бутылок с пивом. Решил, что, как всегда, будет безнаказанно, — и ошибся. Народ окончательно осерчал, люди ворвались в портерную и разнесли там все в щепки. А кавказцев, оборонявших заведение, отлупили. Это была генеральная репетиция.
Спустя пять месяцев, в июле того же второго года, история повторилась. Только уже не в Глазковском предместье, а в торговой части Иркутска, на углу Большой Блиновской и Матрешкинской улиц. Это возле Хлебного базара, где жулик на жулике. И вот в портерной кавказца Багинова случился очередной скандал. Приказчик Рафаил Эристов — я только что упоминал его фамилию, прохвост еще тот, — избил русского посетителя. Палкой. Тот поднял крик и быстро нашел сочувствие у православного люда. Сбежались, как и в январе, заинтересованные лица. И бросили призыв бить «черкесов» — так мужики по простоте называли грузин. Явился помощник пристава с одним-единственным городовым и отобрал у Эристова палку. Но арестовывать наглеца не стал. Толпа возбудилась: Рафаил был известный всем бандит, клейма ставить негде, а тут полиция его покрывает! И начался погром. Пристава забросали камнями, а портерную раскатали к чертям. Сбежалось уже не двести человек, как в Глазкове, а две тысячи. И начали громить все туземные заведения в округе. Винно-бакалейный магазин Шайхарукова вообще сожгли дотла. Русские и еврейские магазины не тронули. Разгул удалось прекратить только вызовом казачьей сотни.
Но и этот урок люди Нико не усвоили. И тогда грянул уже настоящий гром. Шел тысяча девятьсот пятый год, зловещий год. Все были взвинченные. Разгул преступности в тогдашнем Иркутске не передать словами: убивали и грабили каждый день. В течение лета и осени в окрестностях Глазкова было поднято двенадцать трупов, их удушили или зарезали. Молва приписывала эти смерти кавказцам. И вот шестнадцатого декабря в восемь часов поутру местные жители обнаружили под мостом на Малой Александровской улице покойника. Как потом выяснилось, убили ефрейтора Четвертого Заамурского железнодорожного батальона Николая Кузьменко. Сначала выстрелили в грудь, а потом еще и перерезали горло от уха до уха. Причем убийцы совершенно не стеснялись и даже не замели за собой следы. Капли крови вели прямо в чаевую Хахутова, одного из подручных Ононашвили. Совсем страх потеряли туземцы. Ну и… Погиб железнодорожник, а рядом железнодорожные мастерские! Быстро собрались оттуда взъерошенные мужики в большом количестве. Полиция успела тайно вывезти Хахутова, спасая ему жизнь. Хотя я бы ту сволочь спасать не стал. А чаевую разложили на бревна. Рабочие не собирались останавливаться, терпение у людей лопнуло. Решили перебить всех кавказцев. Те начали отстреливаться из своих домов, что еще больше взбесило толпу. Тут явилась полиция: пристав и пять городовых. Что они могли сделать? На них навалились тысячи. Пристав обратился за помощью к воинской команде, которая охраняла здание вокзала. Ее начальник ответил отказом. Там было всего сорок штыков, они так и так не смогли бы противостоять толпе, да еще и оголили бы сам вокзал. Примчался на выручку полицмейстер Никольский и привел целую стрелковую роту. Так его едва не убили! Капитан с трудом вырвался из рук погромщиков и сбежал на тот берег. Чудом спасся… А толпа вошла во вкус. Беспорядки продолжались до семи часов вечера, и унять их удалось, только стянув в Глазково все наличные военные силы. Возмущенные люди сожгли номера и ресторан, принадлежавшие Нико. А утром собрались снова и пошли громить все кавказские заведения подряд. Сожгли собственный дом Ононашвили, чаевые Лоена Агапова и Мурадова, кухмистерские «Америка» и «Железная дорога», ресторан «Ялта», номера «Лондон» и «Байкал», магазины Петроса Погосова и Манука Антонова, лавки Петрушанца, Бабаева, Аялахверды, Абелова, пекарню Люсцерона… Семерых туземцев забили до смерти, еще пятнадцать покалечили. Отвели душу русаки, нечего сказать.
— А что «иван иваныч», съел все это? — спросил сыщик.
— Куда деваться? — развел руками жандарм. — Против силы не попрешь. Власть самоустранилась, и народ решил взять правосудие в свои руки.
— И никого потом не арестовали?
— Нет. Ононашвили срочно сбежал в Грузию и жил там несколько месяцев. А когда вернулся, чуток притих. И все кавказские туземцы после того погрома стали вести себя скромнее. Поняли, что полиция полицией, а можно получить и от коренной нации. Нико отстроил заново номера для приезжих — вокзал-то под боком, и возродил ресторан. Он еще более спрятался за посредниками, теперь к нему на козе не подъедешь. Все внешние дела ведут лица из его ближайшего круга, те самые даватели дел, штаб-офицеры: Платон Дадиани, Николай Цулукидзе, Рафаил Эристов, Владимир Головадзе, братья Родонай, Нестор Каландаришвили. Есть в свите и другие умельцы, там, где требуются особые навыки.
