— У вас столько народа сидит в тюрьме месяцами безо всяких формальностей, — напомнил Лыков. — Ну хоть бы припугнули наглеца: ходи да оглядывайся!
— Прокурорский надзор не даст, Алексей Николаевич. И потом — отчего вы заинтересовались этой личностью? Таких полсотни; чем он лучше других?
Лыков понизил голос:
— Я слышал, он в ссоре с Ононашвили. Правду говорят?
— Правду, — собеседник тоже перешел на шепот. — А… Вон вы что задумали… Хотите его завербовать?
— Хочу. Он же изнутри знает всю хевру Николая Соломоныча. Многое может рассказать.
— Мысль правильная. Я сам над ней думал, но отказался.
— Почему, Бернард Яковлевич?
— Да моих силенок на такое не хватит. Бакрадзе — крупная птица, он много лет был у Нико штатным палачом. Такое знает о бывшем хозяине, что хватит на смертный приговор. Сам весь в крови. Он потребует гарантий не от скромного начальника отделения в четырнадцатом классе, а как минимум от губернатора. Или даже выше.
— И что? Вы начните, а наверху вас поддержат.
— Вы так думаете? — Аулин даже вскочил со стула. — А по мне, будет ровно наоборот. Выкинут меня со службы за такие инициативы. А Жорке голову отрежут.
— Но как бандиты узнают?
Коллежский регистратор долго молча смотрел на коллежского советника, колебался, говорить или нет. Потом сделал официальное лицо:
— Разрешите обсудить вашу мысль с господином полицмейстером.
— Он же нас с вами первый и сдаст, — констатировал Лыков.
— Кому?
— Сами знаете кому. Ононашвили. Что, его векселя у Нико тоже имеются?
Аулин подошел к двери, прикрыл ее поплотнее и ответил спокойным голосом:
— Хорошо, что вам уже многое понятно. Я даже знаю, кто подсказал.
— Кто, по-вашему?
— Зенков. Угадал?
— Какой такой Зенков? — удивился питерец.
— Да будет вам. Константин Константинович, делопроизводитель особого делопроизводства канцелярии губернатора. А ему велели жандармы. Ну, так и было?
— Почти. Бернард Яковлевич, давайте не гадать, а сотрудничать. Втайне от вашего начальства, как ни грустно мне это говорить.
— Ага! Потом вы уедете в свой Петербург, а с меня тут шкуру спустят.
— Если по-умному, аккуратно, то проскочите до пенсии.
— Это как: по-умному? — саркастически уточнил начальник сыскного отделения. — Мы с вами будем встречаться на явочных квартирах, а переписываться шифрованными посланиями? Бойчевский быстро догадается, что я помогаю вам в обход его.
— Но вы и должны мне помогать. Вас к этому прямо обязывает приказ генерал-майора Курлова. И открытый лист за подписью Столыпина. А не будете, так я пожалуюсь нашему общему начальнику. И вас с полицмейстером обоих турнут. Так и скажите Василию Адриановичу: давай, мол, хотя бы делать вид, будто содействуем Лыкову. А то мы лишь скулим, что Нико — неприкасаемый, улик нет, показаний на него никто не дает. И ничего не предпринимаем. Дурак, и тот заподозрит, что мы у «иван иваныча» на довольствии.
— Давайте попробуем, — нехотя согласился Аулин. — Пожалуй, я выйду с ним на разговор. В том духе, как вы сейчас сказали. Будто бы надо прикинуться, помочь в каких-то пустяках, не выдавая главного. И тем получу, так сказать, законность наших с вами отношений. Годится?
— Годится для начала, Бернард Яковлевич. И учтите: я ведь действительно могу выкинуть вас с Бойчевским со службы! Наушничать не привык, но если обстоятельства заставят… Вы правы: жандармы имеют зуб. Не на вас, а на полицмейстера. Они видят разницу. Как только Курлов получит мою жалобу, он первым делом запросит мнение ГЖУ. Каким оно будет, вы понимаете. Тогда вам обоим укажут на дверь. Доведите это до сознания Бойчевского. Пусть сдаст хотя бы пехоту. И номера для беглых придется открыть, без этого я отсюда не уеду. Ну? По рукам?
— Так точно.
— Где мне найти Бакрадзе? И как лучше с ним договариваться?
— Жорка большую часть времени проводит в пивной Шмугия на углу Ланинской и Поплавской. Там его лагерь.
— А кто этот Шмугия? — взялся за карандаш коллежский советник.
— Крестьянин из ссыльных Манзурской волости Верхоленского уезда. Отбыл каторгу за убийство. Опасный человек; впрочем, они там все опасные.
— Что у них за отношения с Бакрадзе?
— Георгий не простой уголовный, а маз, главарь банды. Даже когда он служил при Нико, его хевра подчинялась только ему. Там семь или восемь головорезов. Когда Георгий и Нико поссорились, маз ушел из организации и обособился. В пивной Шмугия их притон. Сейчас между атаманами идет война. Силы в ней заведомо не равны: Бакрадзе может выставить лишь своих, а у Ононашвили больше полусотни штыков.
— Сильно они сцепились?
— Сильно, — подтвердил Аулин. — Никто не знает причины, но обиды смертельные. Жорка ворвался в дом Соломоныча и выстрелил в него в упор, представляете? При свидетелях. Но револьвер дал осечку, и Нико убежал в задние комнаты. Потом их пытались примирить, и Ононашвили отомстил. Примирение он использовал лишь как повод, чтобы заманить обидчика. И так избил его, что тот месяц лежал в больнице. Вражда зашла настолько далеко, что кто-то один должен умереть. Шансов окочуриться больше у Бакрадзе. «Иван иваныч» не может себе позволить иметь такую оппозицию в собственном городе, это бьет по репутации. Я жду крови.
— Значит, надо успеть, — резюмировал Лыков.
— Согласен. Но как вы устроите разговор? Просто придете в пивную?
— Почему бы нет? Или у вас есть другое предложение?
Начальник отделения пожал плечами:
— Черт его знает, того абрека. Говорят, он очень вспыльчивый, чуть что, сразу хватается за нож. А вы туда один явитесь? Вдруг ему разговор не понравится?
— Не зарежет же он чиновника полиции.
— Это Иркутск, Алексей Николаевич.
Сыщики стали судить и рядить. И придумали следующее: в пивную к Шмугия придет околоточный надзиратель с проверкой, на пару с Лыковым. Будто бы поступила жалоба, что в заведении оказывают тайные услуги проституции. Околоточный заведет долгий разговор, а Лыков потребует встречи с мазом. В отдельной комнате. В присутствии другого полицейского Бакрадзе за нож не схватится. А дальше — как пойдет.
Через два часа Алексей Николаевич уже входил в пивную. С ним были помощник пристава Третьей части Мотовилов и здешний околоточный. Навстречу полицейским выскочил хозяин: глаза навыкате, длинные черные волосы, ручищи, как у кулачного бойца. Вид у Шмугия был страхолюдный. Но Лыков за годы службы видел много и уже давно никого не боялся. Вот и сейчас он ткнул горца пальцем в грудь и приказал:
— Позови Георгия, я хочу с ним говорить.
