— Я иду вниз в деревню, — сообщил Оторра, вставая из-за стола после завтрака.
— А когда ты собираешься перечесать эти четыре тюка? — спросила Шахез.
Не отвечая, Оторра собрал посуду и потащил ее в мойку.
— Будут какие-то поручения? — обратился он сразу ко всем.
— Все, что ли, уже поели? — поинтересовалась Маду и унесла головку сыра в буфетную кладовую.
— Нет смысла тащиться вниз, пока ты не можешь захватить с собой перечесанную шерсть, — сказала Шахез.
Оторра обернулся к ней, выразительно уставился на нее и отчеканил:
— Я перечешу ее, когда захочу, и заберу, когда захочу, и я не подчиняюсь в своей работе чьим-то приказам, можешь ты это понять или нет?
«Уймись, уймись же!» — мысленно кричала Акал, пока Шахез, ошеломленная этим восстанием смиренных, выслушивала Оторру. Но он не унимался, нанизывая обиду за обидой и выставляя встречные иски:
— Ты не можешь отдавать все приказы, мы твое седорету, мы твоя семья, а не кучка сезонных работников, да, это твоя ферма, но и наша тоже, ты заключила с нами брак, ты не можешь сама принимать все решения и ты не можешь продолжать делать тут все на свой манер.
На этих словах Шахез медленно вышла из комнаты.
— Шахез! — крикнула ей вслед Акал громко и властно. Хотя вспышка Оторры выглядела недостойной, она была совершенно оправдана, и его гнев был одновременно реален и опасен. Он ощущал себя мужчиной, которого используют, и ощущал не без оснований. А поскольку он сам позволил себя использовать, сам благословил подобное злоупотребление, то теперь его гнев угрожал вылиться в полную катастрофу. И Шахез от этого никуда не уйти.
Однако она не вернулась. Маду мудро ретировалась. Акал велела Честу выйти проверить корм и питье у вьючных йам.
Трое оставшихся в кухне сидели или стояли молча. Темли смотрела на Оторру. Тот глядел на Акал.
— Ты прав, — сказала ему Акал.
Оторра удовлетворенно хмыкнул. Он был хорош в своем гневе, с пылающим лицом и горящим взглядом.
— Черт, конечно, я прав! Я и так терпел слишком долго. Только потому, что она хозяйка на ферме…
— И управляет ею с четырнадцати лет, — вставила Акал. — Думаешь, она сможет перемениться? Она всегда заправляла здесь. Ей пришлось. Ей не с кем было разделить власть. Каждому надо учиться, как вести себя в браке.
— Это верно. — Оторра снова воспламенился. — А брак это не две пары. Это четыре пары!
Это заставило Акал подскочить на месте. В поисках помощи она инстинктивно обратила свой взгляд на Темли. Та сидела тихая, как обычно, облокотясь локтями на стол, и собирала крошки, выстраивая из них крохотные пирамиды.
— Темли и я, ты с Шахез, Вечерние и Утренние, прекрасно, — сказал Оторра. — А как насчет Темли с Шахез? Что насчет тебя и меня?
Акал растерялась окончательно.
— Я думал… Когда мы разговаривали…
— Я сказал, что не люблю секс с мужчинами, — подхватил Оторра.
Она подняла взгляд и заметила в его глазах блеск. Злобы? Торжества? Иронии?
— Да, ты сказал именно так, — подтвердила Акал после длительной паузы. — И я сказал то же самое.
Снова пауза.
— Это религиозная заповедь, — сказал Оторра.
Внезапно в Акале пробудилась Энно:
— Только не наезжай на меня со своими религиозными заповедями! Я двадцать лет изучала все твои заповеди и где я в конце концов оказалась? Здесь! С вами! Во всем этом дерьме!
На это Темли издала странный звук и спрятала лицо в ладонях. Акал решила, что та ударилась в слезы, но затем увидела, что Темли смеется, смеется болезненным, беспомощным, конвульсивным смехом человека, который мало практиковался в этом занятии.
— Нечего здесь гоготать! — рявкнул Оторра и не нашел, что сказать дальше. Его гнев вдруг лопнул, как мыльный пузырь. Он еще какое-то время пытался найти слова. Затем взглянул на Темли, которая была уже на самом деле в слезах, но в слезах от смеха. Оторра беспомощно махнул рукой. Присев рядом с Темли, он сказал: — Полагаю, тебе это представляется забавным. А вот я чувствую себя полным болваном. — Он деланно хохотнул, а затем, взглянув на Акал, рассмеялся уже совершенно искренне. — Ну, и кто же тут больший болван? — спросил он ее.
— Не ты, — сказала Акал. — Как давно уже?…
— А ты как думаешь?
И это как раз было то, что слышала Шахез, стоя в сумрачном коридоре — их смех. Все трое смеялись. Она слушала это с унынием, страхом, стыдом и с жуткой завистью. Она ненавидела их за этот смех. Она хотела быть с ними, смеяться вместе с ними, она хотела, чтобы они замолчали. Акал, Акал потешалась над ней.
Она прошла в амбар и стояла там в темноте за дверью, пытаясь заплакать и не зная, как это делается. Она не плакала, когда погибли ее родители — было чертовски много работы. Она думала, что все смеются над ней, смеются над ее любовью к Акал, над ее желанием быть с Акал, над тем, что она нуждается в Акал. Она думала, что Акал смеется над ней за то, что она такая дура, за то, что любит ее. Она думала, что Акал ляжет с мужчиной и они вместе станут потешаться над ней. Она достала свой нож и проверила лезвие. Она чертовски хорошо заточила его вчера на Фаррене, чтобы зарезать йаму. Она вернулась в дом и вошла в кухню.
Они все еще были там. Чест уже вернулся и теперь докучал Оторре мольбами прихватить его с собой в городок, на что тот ответствовал своим мягким ленивым голосом:
— Посмотрим, посмотрим…
Темли подняла взгляд, и Акал обернулась к Шахез — небольшая головка на изящной шее, светлый взгляд ясных глаз.
Все ждали.
— Я, пожалуй, спущусь вместе с тобой, — сказала Шахез Оторре и вложила свой нож в ножны. Затем перевела взгляд на женщин и на ребенка. — Мы могли бы прогуляться все вместе, — добавила она кисло. — Если хотите.
Одиночество
Дополнение ко второму отчету Мобиля Энцеленне’темхарьонототеррегвис Листок с Соро-11 «Оскудение«, сделанное ее дочерью Ясностью.
У моей матери, полевого этнолога, возникли некоторые сложности в исследовании народов, населяющих Соро-11. То, что она решила использовать для контакта собственных детей, может показаться кому-нибудь эгоистичным, или же наоборот — самоотверженным поступком. Теперь, когда я прочла ее отчет, я узнала, что в конце работы она раскаялась в том, что вообще затеяла этот эксперимент. Но, лишь теперь узнав, чего ей это стоило, я хотела бы, чтобы она все же услышала в ответ мою благодарность ей за то, что она позволила мне вырасти полноценной личностью.
Почти сразу после того, как пробы автозондов подтвердили, что жители одиннадцатой планеты системы Соро являются потомками хайнцев, моя мать приняла участие в первой космической экспедиции на эту планету в качестве дублера команды наблюдателей из трех человек. Четыре года она просидела в древогороде на соседней Хазэ. Потом ей понадобилось на почти два года вернутся на орбиту по работе. Моему брату Рожденному В Радости тогда было восемь лет, а мне — пять. И таким образом мы с братом оказались в хайнской школе. Мой брат всей душой полюбил дождевые леса Хазэ, но хотя он и легко освоил скоропись, чтение давалось ему с явным трудом. И оба мы первое время ходили все в ярко-голубых пятнах от кожных лишаев. Но к тому времени, когда он научился читать, а я научилась одеваться без чужой помощи и все мы приобрели иммунитет к местным лишаям, интерес мамы к культуре Соро-11 возрос настолько же, насколько она опротивела всем остальным Наблюдателям.
