Тигр
Конечно, у них есть картинки лун, и солнц, и зверей — все с ярлычками. В Библиотеке можно видеть на больших экранах, как бегают на четвереньках по какому-то ворсистому ковру здоровенные туши, и голоса говорят тебе: «мустанги в вайоминге», или «ламы в перу». Некоторые клипы забавны. Иные хочется потрогать. А третьи пугают. Есть одна картинка — лицо, поросшее золотыми и черными волосами, и устрашающе ясные глаза смотрят сквозь тебя, и не видят, не любят тебя, и не знают твоего имени. Голос объясняет: «Тигр в зоопарке». А потом дети играют с какими-то «котятами», а те ползают по ним, и дети хихикают. Котята здоровские, как куклы или малышня, только потом один из них оборачивается, смотрит на тебя — а у него такие же глаза: круглые, ясные, не ведающие твоего имени.
— Я Синь! — громко кричит Синь котенку на экране.
Котенок отворачивает мордочку, и Синь плачет. Прибегает учитель с утешениями и расспросами.
— Ненавижу! — хнычет пятилетняя девчонка. — Ненавижу!
— Это лишь клип, — объясняет взрослый с высоты своих двадцати пяти. — Он тебя не тронет. Он ненастоящий.
Настоящие только люди. Только люди — живые. Папа говорит, что его растения — тоже живые, но люди — они живые по-настоящему. Люди тебя знают. Знают твое имя. Любят тебя. А если не знают, как малыш Алидиной кузины из четвертой школы, им можно сказать, и тогда они узнают.
— Я Синь.
— Сынь, — повторяет мальчик, и девочка пытается научить его говорить правильно, не Сынь, а Синь, хотя разница есть, только когда говоришь по-китайски, и это все равно неважно, потому что они сейчас будут играть в гонку за лидером с Рози, и Леной, и всеми остальными. Ну, и с Луисом, конечно.
Если мало что отличается от тебя сильно, даже малое отличие кажется большим
А Луис очень отличался от Синь. Для начала у него был пенис, а у нее — вульва. Когда они как-то сравнивали свои отличия, Луис заметил, что слово «вульва» нравится ему больше — оно такое теплое. округлое, мягкое. А «влагалище» вообще звучит величественно. А «Пе-енис-пи-пинис», жеманно передразнивал он, «тоже мне! Похоже на пися-нися-сися. Для такой штуки нужно более подходящее имя». И они вдвоем сели придумывать. Синь сказала «Бобвоб!». А Луис заявил «Гобондо!». В конце концов, сгибаясь от хохота пополам, они сошлись на том, что когда эта штука лежит — то бобвоб, а вот если поднимается — и правда вылитый гобондо. «Гобондо, стоять!», кричал Луис, и член его правда приподнял чуть-чуть головку над шелково-гладким бедром. «Смотри, знает свое имя! А ты позови?» Она тоже позвала, и ей тоже было отвечено, хотя Луису пришлось немного помочь, и они хохотали, пока все трое не обмякли от смеха и не распростерлись на полу комнаты Луиса, куда всегда шли после школы, если только не отправлялись к Синь.
Одевание одежд
Синь ждала его просто ужас сколько, и предыдущим вечером никак не могла уснуть — все лежала и ворочалась. А потом вдруг оказалось, что к ней уже наклоняется отец в праздничном костюме — длинных черных брюках и белой шелковой курте. «Просыпайся, соня, свое Посвящение пропустишь!» Она вскочила с кровати, испугавшись, что и правда, так что отец тут же серьезно поправился: «Нет, нет, шучу. Времени хватает. Тебе не пока не наряжаться!». Шутку Синь поняла, но рассмеяться от расстройства и волнения не сумела. «Помоги мне причесаться!», проныла она, цепляя расческой узелки в густых черных волосах. Отец нагнулся помочь ей.
К тому времени, когда они пришли в Теменос, возбуждение не застило ей взгляда, наоборот — все виделось ярче и яснее. И огромный зал казался еще больше. Играла веселая музыка, танцевальная. И приходили люди, все новые и новые — голые покуда дети, каждый — со своим празднично одетым родителем, иные с двумя, многие — с бабками и дедами, кое-кто — с маленькими голопузыми братьями или сестрами, или старшими, тоже разодетыми. Отец Луиса тоже пришел, но на нем были только рабочие шорты и ношеная майка, так что Синь пожалела товарища. Из толпы вынырнула ее мать, Джаэль, а с ней ее сын, Джоэль, из Четвертой чети, и оба были разодеты в пух и прах. Джаэль вся изрисовалась красными зигзагами и искрами, а Джоэль одел лиловую рубашку на золотой «молнии». Они обнялись, и поцеловались, и Джаэль сунула отцу коробочку, сказав «На потом». Синь уже знала, что в коробочке, но ничего не сказала. Отец тоже прятал за спиной подарок, и что в нем — Синь тоже знала.
Зазвучала песня, которую разучивали они все — все семилетки во всех четырех школах мира: «Я расту! Я расту!». Родители подталкивали детей вперед, или вели самых робких за руку, нашептывая: «Пой! Пой!». Распевающие малыши сходились в центре огромного круглого зала. «Я расту! Что за счастье — я расту!», пели они, и взрослые подхватили песню, зазвучавшую мощно и звучно, так что у Синь слезы на глаза навернулись. «Что за счастье!»
Старый учитель поговорил немного, а потом молодой, с красивым звонким голосом, сказал: «А теперь все садитесь», и все опустились на палубу. «Я назову каждого из вас по имени. Когда вас назовут — встаньте. Встанут и ваши родители и родичи, и вы сможете подойти к ним и взять одежду. Только не одевайте, пока весь мир не облачится! Я скажу, когда. Итак — готовы? Начали! 5-Адано Сита! Встань и оденься!»
Из круга сидящих малышей вскочила крохотная девчушка, вся красная, и в ужасе оглянулась, разыскивая мать — та уже стояла, со смехом размахивая красивой алой юбкой. Маленькая Сита ринулась к ней, и все засмеялись и захлопали в ладоши. «5-Алс-Маттеу Франс! Встань и оденься!» Так и шло, пока ясный голос не прозвенел: «5-Лю Синь! Встань и оденься!», и Синь поднялась, не сводя с отца глаз — его легко было найти в толпе, потому что рядом пестрели Джаэль и Джоэль. Она подбежала к нему, и схватила что-то шелковистое, что-то изумительное, и все, кто был из блока Пеони и блока Лотос, аплодировали особенно старательно. Синь развернулась и, прижавшись к ногам отца, смотрела.
«5-Нова Луис! Встань и оденься!», но он подлетел к отцу еще прежде, чем дозвучали слова, так что все снова посмеялись, и едва успели похлопать. Синь попыталась поймать взгляд Луиса, но тот не оборачивался, серьезно наблюдая, как продолжается Посвящение, так что Синь тоже смотрела.
— Вот пятьдесят четыре семилетних ребенка пятого поколения, — провозгласил учитель, когда последний малыш покинул центр круга. — Поприветствуем же их в радости и ответственности взрослой жизни! — И все смеялись и хлопали, покуда голыши торопливо и неловко, сражаясь с непривычными рукавами и штанинами, путаясь в пуговицах, натягивая все наизнанку, надевали свою новую одежду, первую в жизни одежду, и поднимались снова в новом блеске.
Все учителя и взрослые тоже завели «Что за счастье» снова и снова, и все друг друга обнимали и целовали. Синь быстро надоели эти нежности, но она заметила, что Луису нравится, и он крепко обнимает даже совершенно незнакомых взрослых.
Эд подарил Луису черные шорты и голубую шелковую рубашку, в которой мальчик выглядел совершенно незнакомым и совсем прежним. Роза была вся в белом, потому что ее мать — ангел. Отец подарил Синь темно-синие шорты и белую рубашку, а в коробочке от Джаэль лежали голубые брюки и синяя рубашка в белую звездочку, на завтра. Шорты на каждом шагу терли бедро, а рубашка мягко, так мягко облегала плечи и живот. Синь плясала от радости, а отец, взяв ее за руки, торжественно пустился в пляс вместе с ней. «Здравствуй, моя взрослая дочь!», сказал он ей, и улыбка его увенчала праздник.
