— Если я уйду, — неожиданно спросил Фальк, — вы позволите Парт пойти вместе со мной?
— Нет, сынок.
Внизу в саду пел ребенок — четырехлетний сынишка Гарры. Он выписывал замысловатые кренделя на дорожке и звонко напевал какую-то милую несуразицу. Высоко в небе, выстроившись в клин, летели стая за стаей на юг дикие гуси.
— Я должен был идти с Метоком и Фурро за невестой для Фурро, — сказал Фальк. — Мы намеревались отправиться как можно скорее, пока не изменилась погода. Если я решу уйти, то отправлюсь в путь от Дома Рансифеля.
— Зимой?
— Несомненно, к западу от Рансифеля есть и другие Дома, где меня приютят в случае необходимости.
Фальк не сказал, а Зоув не спросил, почему он собирается идти именно на запад.
— Может, оно и так. Я не знаю, дают ли там пристанище путникам. Но если ты уйдешь, то ты останешься один, и тебе следует и впредь оставаться одному. За пределами этого Дома другого безопасного места для тебя нет на всей Земле.
Зоув, как всегда, говорил от чистого сердца и платил за правду внутренней болью и сдержанностью. Фальк быстро заверил его:
— Я все понимаю, Глава. Я буду сожалеть не о безопасности…
— Я скажу тебе то, что я думаю в отношении тебя. Я полагаю, что ты родом с одного из затерянных миров. Я думаю, что ты родился не на Земле. Я полагаю, что ты — первый инопланетянин, ступивший на Землю за последние тысячу или, быть может, даже более лет и принесший с собой какое-то послание или знак. Синги заткнули тебе рот и отпустили тебя в лесу, чтобы никто не мог обвинить их в твоем убийстве. И ты пришел к нам. Если ты уйдешь, я буду горевать, зная, насколько тебе одиноко, но я буду надеяться на тебя и на нас самих! Если у тебя есть известие для людей, то ты в конце концов его вспомнишь. Должна же быть хоть какая-то надежда для нас, хоть какой-то знак, ведь нельзя жить так вечно!
— Возможно, моя раса никогда не была в дружественных отношениях с человечеством? — сказал Фальк, глядя на Зоува своими желтыми глазами. — Кто знает, ради чего я явился сюда?
— Именно. Ты разыщешь тех, кто знает. И тогда сделаешь то, что тебе предначертано сделать. Я не испытываю страха. Если ты служишь Врагу, то и мы все ему служим: все уже потеряно и терять нам больше нечего. Если же это не так, то тогда ты обладаешь тем, что некогда потеряли люди, — предназначением! И следуя ему, возможно, ты вселишь надежду во всех нас…
Глава 2
Зоув прожил шестьдесят лет. Парт — двадцать, но в этот холодный день, заставший девушку в Длинном Поле, она чувствовала себя старухой, потерявшей счет годам. Ее вовсе не утешала мысль о грядущем триумфе прорыва к звездам или о торжестве истины. Пророческий дар ее отца преломился в ней в отсутствие иллюзий. Она знала, что Фальк собирается уйти из Дома.
— Ты больше сюда не вернешься, — только и выдавила из себя она.
— Я вернусь, Парт.
Девушка обняла его, пропуская мимо ушей обещания.
Фальк попытался мысленно дотянуться до нее, но в телепатическом общении он был не слишком искусен. Единственным Слухачом в Доме была слепая Кретьян. Никто из прочих обитателей Дома не проявлял способностей к общению без слов — мыслеречи. Техника обучения мыслеречи не была утрачена, однако на практике применялась нечасто. Великое достоинство этого наиболее сжатого и совершенного способа общения превратилось в угрозу для людей.
Мысленный диалог между двумя разумами мог быть непоследовательным и сумбурным, не обходилось без ошибок и взаимного недоверия, однако им нельзя было пренебрегать. Между мыслью и сказанным словом существует зазор, куда может внедриться намерение; что-то останется за рамками, и на свет появится ложь. Между мыслью и мысленным посланием такого зазора нет; они рождаются одновременно, и места для лжи не остается.
В последние годы существования Лиги, судя по рассказам и обрывочным записям, с которыми ознакомился Фальк, мыслеречь использовалась очень широко, и телепатические способности достигли весьма высокой степени развития. Данные навыки на Земле появились довольно поздно; техника мыслеречи была позаимствована у какой-то иной расы. Одна из книг называла ее «Последним Искусством». В книгах имелись также намеки на трения и частые перестановки в правительстве Лиги Миров, возникавшие, вероятно, вследствие преобладания формы общения, которая отрицала ложь.
Но все эти слухи были такими же туманными и полумифическими, как и вся история человечества. Не вызывало сомнений только одно: после прихода Сингов и падения Лиги разрозненные общины больше не доверяли друг другу и использовали обычную речь. Свободный человек мог говорить свободно, но рабам и беглецам приходилось скрывать свои мысли. Именно это твердили Фальку в Доме Зоува, так что у него практически не было опыта в установлении связи между разумами.
Фальк старался убедить Парт в том, что он не лжет:
— Верь мне, Парт, я еще вернусь к тебе!
Но она не хотела его слушать.
— Нет, я не буду говорить с тобой мысленно, — произнесла она вслух.
— Значит, ты оберегаешь свои мысли от меня?
— Да, оберегаю. Зачем мне передавать тебе свою печаль? Какой толк в правде? Если бы ты солгал мне вчера, я до сих пор пребывала бы в уверенности, что ты просто собираешься к Рансифелю и через десять дней вернешься назад. Значит, у меня были бы в запасе десять дней и десять ночей. Теперь же у меня ничего не осталось, ни единого дня или часа. У меня забрали все подчистую. Так что же хорошего в правде?
— Парт, ты будешь ждать меня?
— Нет.
— Всего один год…
— Через год и один день ты вернешься верхом на серебристом скакуне, чтобы увезти меня в свое королевство и сделать законной королевой?.. Нет, я не намерена ждать тебя, Фальк. Почему я обязана ждать человека, чей труп будет гнить в лесу или которого застрелят в прериях Скитальцы? А может, тебя лишат разума в Городе Сингов или отправят в вековое путешествие к другой звезде? Чего именно ты предлагаешь мне ждать? Не думай, что я найду себе другого мужчину. Нет, я останусь здесь, в отчем доме, выкрашу нитки в черный цвет и сотку себе черную одежду, чтобы носить ее и умереть в ней. Но я не стану никого и ничего ждать! Никогда.
— Я не имел права спрашивать… — промолвил он с болью в голосе.
Она заплакала.
— О, Фальк, я ни в чем не виню тебя!
Они сидели на пологом склоне, возвышавшемся над Длинным Полем. Между ними и лесом паслись на огороженном пастбище овцы и козы. Годовалые ягнята сновали между длинношерстными матками. Дул унылый ноябрьский ветер.
Парт прикоснулась к золотому кольцу на его левой руке.
— Кольцо, — сказала она, — это вещь, которую дарят. Временами мне приходит в голову… а тебе не приходит?.. что у тебя, возможно, была жена. Представь, вдруг она ждет тебя…
