— И еще одно, — сказала Джен, и Ширли внутренне сжалась, точно кролик перед коршуном. — Мне было отвратительного, что было сказано в завещании.
— Ох, прости! Я думала…
— Нет, нет, то, что ты им рассказала, было хорошо и правильно. Но И. X.! Что же они-то с этим сделали! Что за слова! "Оставшаяся жить"… "Оставшаяся жить в сыне, который ныне проживает в Портленде, в дочери, ныне живущей в Салеме, и в двух своих внуках…" И. X.!
А дальше?
Ширли терялась в догадках, пытаясь понять, что же до такой степени разозлило или оскорбило Джен.
— А как насчет тебя? — спросила Джен. — Почему там не сказано этого?
— Не сказано чего?
— Что она осталась жить в своей любовнице, Ширли Бауэр!
— Потому что я ей не любовница. И никогда ее любовницей не была!
Теперь Джен смотрела на нее, как сова днем — круглые глаза смотрят в упор, но ничего перед собой не видят…
Ширли встала, чувствуя в себе какой-то чудовищный электрический разряд, точно грозовая туча.
— Я не была ее любовницей! И она не была моей любовницей! Я ненавижу… мы ненавидели это… глупое слово "любовница"! — проговорила она, точно в трансе. — Это слово не имеет отношения к любви. Оно означает только голый секс, интрижку, мимолетную связь.
Это грязное, насмешливое, лицемерное и слащаво-сентиментальное слово! Я никогда не была любовницей Барбары. И, будь добра, избавь меня от этого определения!
Помолчав, Джен тихо, но все же игриво-вопросительным тоном промолвила:
— А как же тебя называть? Ее "другом"?
— И от дурацких эвфемизмов тоже меня, пожалуйста, избавь, — холодно, даже несколько высокомерно сказала Ширли.
— Ну что ж… — Джен явно не находила слов, перебирая в уме привычные штампы, точно карточки в каталоге. Ширли наблюдала за ней с горькой усмешкой.
— Вот видишь? — сказала она. — Нет таких слов, которые что-нибудь действительно значили бы для нас!
Для меня и для Барбары. Для таких, как мы. Хотя мы и не можем выразить словами, кто мы такие. Даже мужчины этого не могут. А что, разве там говорилось, что Барбара осталась жить в своем бывшем муже? Или в том человеке, с которым она жила до того, как познакомилась с твоим отцом? Какой ярлык ты приклеишь ему?
У нас нет подходящих слов для обозначения многого из того, что мы делаем! Жена, муж, любовник, бывший, следующий, приемный, сводный — это все слова-пережитки, слова, доставшиеся нам от иной цивилизации и уже не имеющие к нынешним людям никакого отношения. Все эти определения ничего не значат; значение имеют только имена людей. Ты можешь сказать, например, что "Барбара осталась жить в Ширли". И к этому уже больше ничего не прибавишь.
Ширли быстро прошлась по небольшой гостиной, поправляя вещи на столе и на полках; она все еще была полна электричества; молнии пронизывали ее насквозь, кололи кончики пальцев.
— Слово «дочь» может еще что-то значить, — сказала она, выдергивая увядшую хризантему из букета, присланного миссис Инман. — Как и слова «сын», или «брат», или «сестра». Эти слова еще стоит произносить.
Иногда.
— Мама, — сказала Джен так мягко и неуверенно, что Ширли на мгновение показалось, что Джен обращается к ней; потом она поняла и согласно кивнула, подумав при этом, а прибавит ли Джен еще и слово «отец», но Джен откашлялась и заговорила с прежней горячностью:
— Я подумала сперва, что, по твоим словам, ты и мама не были… и я решила: ну, этого я им никогда не прощу!
— Почему же? — холодно осведомилась Ширли, вложив в эти слова остатки былого возмущения. — Что плохого в дружбе?
— Да ладно! — пренебрежительно отмахнулась Джен. — Ты уже высказалась. А как насчет меня? Неужели все попытки просветить меня оказались напрасными?
Ширли остановилась, посмотрела на нее и рассмеялась.
— Господи, до чего же ты сейчас на нее похожа!
Джен покачала головой:
— Нет. Вот Энгас на нее действительно похож.
— Хорошо, тогда скажи мне, — сказала Ширли, понимая, что она, возможно, переходит границу дозволенного, но ей было все равно, — что о нас думает Энгас? И вообще — обо всей этой истории?
Но Джен вполне держала себя в руках. В конце концов она ведь дипломированный юрист!
— Он видел, что мама счастлива, — медленно промолвила она, хотя и без насилия над собой, не подбирая слов и ничего не выдумывая на ходу. — И что ты очень мила и добра по отношению к ней. И вполне достойна уважения. Что ты очень порядочный человек.
А это для него много значит!
— Для Барбары это тоже много значило.
— Он взял у меня мою Адриенн Рич ‹Адриенн Рич (р.1929) — американская поэтесса, автор многочисленных сборников, лауреат нескольких литературных премий; как и У Ле Гуин (тоже родившаяся в 1929 г.), закончила университет Рэдклиф в 1951 г.›. Но вернул ее, не дочитав, и сказал, что эта книжка его тревожит. А ты его не тревожила.
— Может быть, все-таки да? Немного?
Джен не стала этого отрицать. Подумав, она прибавила:
— Энгас, похоже, не испытывает необходимости все называть своими именами, как это делаю я. Я бы очень хотела этого не делать, но… делаю!
— От этого трудно отвыкнуть, — кивнула Ширли и вдруг почувствовала себя настолько усталой, что просто упала, рухнула, шлепнулась в кресло; все молнии у нее в крови разом погасли; все уважение и приязнь, которые она испытывала к Джен, утонули в какой-то внезапной непонятной усталости. — Ох, а на обед-то что мы будем есть? — пробормотала она жалким тоном, и тоненькая Джен сказала (Ширли была просто уверена, что она это скажет!):
— Я не хочу есть.
Она действительно никогда не хотела есть.
* * *
В половине восьмого, когда они выпили по стакану красного вина, Джен все-таки приготовила им яичницу с беконом.
На следующий день, в четверг, они «разобрались» с драгоценностями Барбары, с ее обувью и одеждой, а также с более крупными предметами, в число которых входили ковер, два резных стула, старая пишущая машинка, новый «ноутбук» и неподвижно застывший «Вольво». Ширли уже когда-то «разбиралась» с имуществом своих родителей и знала, какими жалкими кажутся вещи умерших, как мало они значат без самих людей. Она понимала, что примерно чувствует Джен, перебирая материны украшения — странные, старинные и неважно сохранившиеся серебряные вещицы, сделанные индейцами навахо, балтийский янтарь, флорентийскую филигрань; она была уверена, что, пока Барбара их носила, все эти вещи были именно тем, за что себя выдают сейчас; и тогда они были такими красивыми, такими желанными. А еще она вдруг подумала о тех ворах, о тех осквернителях праха, что роются в надежде на поживу в древних и неглубоких каменных кольцах, и сухая земля ссыпается по вкопанным в нее гранитным глыбам, и солнечный свет падает на скрещенные кости, на разбитые ожерелья из янтаря, на украшения из знаменитого корнуольского олова — жалкие проволочные безделушки… Она подумала: а как же чужаки попадают в ту пустоту, в ту дыру?..
