— Нормально. Он в Соларии.
— По поручению газеты?
— Он там живет.
— В Соларии? А что там происходит?
— То же, что и всегда. Полно студентов, ярмарки скота, в девять вечера все уже спят… Френин там зерном торгует. Я слышал, дела у него идут хорошо. Он уехал из Красноя буквально недели через две после того, как стало известно о твоем аресте. — Но Итале даже глазом не моргнул, и Брелавай тихо прибавил: — Забоялся наш Френин!
Брелавай, Френин, Сорде — когда-то они были закадычными друзьями, задолго до того, как решили переехать в столицу. Между прочим, именно Френин и вытащил их всех сюда. Именно Френин — сколько же лет назад это было? — сказал, сидя на залитой солнцем скамейке в парке над голубой Мользен: «Я подумываю об отъезде в Красной…»
Брелавай все это уже пережил и теперь испытывал лишь застарелую горечь, но для Итале это был настоящий удар; к тому же он не мог избавиться от болезненной уверенности в том, что стал причиной этой победы Зла. Пусть даже невольно. Ведь это из-за него Френин сдался! Некоторое время Итале сидел молча, как бы определяя на глаз, сколько весит треснувшая чернильница, которую он зачем-то взял со стола. Потом он наконец спросил:
— Скажи, Томас, а Изабер?… О нем ты что-нибудь знаешь?
— Абсолютно ничего! С самого начала нас уверяли, что никакого Изабера в Сен-Лазаре вообще нет и не было. Потом сказали, что его давно освободили и ему было предписано немедленно покинуть Ракаву. А больше нам ничего узнать не удалось.
Два года он пробыл в тюрьме, чувствуя себя виновным в смерти этого мальчика! Но он и понятия не имел, сколь все же сильна была в нем надежда — пока эту надежду у него не отняли, — что когда он выйдет на волю, то все это окажется лишь дурным сном, чудовищным обманом, а Изабер будет жив!
И в этой смерти тоже виноват он; он за нее в ответе.
Брелавай не стал ни о чем расспрашивать Итале, заметив, как сильно опечалило его это известие, и решил, что он знает о несчастном Изабере еще меньше, чем они. Санджусто, желая прервать затянувшееся молчание, встал, потянулся и сказал по-английски:
— Пора бы и на травку… Я, между прочим, еще не завтракал.
— Тогда пошли. Кстати, я собирался встретиться в «Иллирике» с Александром. Он придет к часу, — сказал Брелавай, обрадованный тем, что может как-то отвлечь Итале от печальных мыслей.
Александр Карантай совсем не изменился и был по-прежнему темный и теплый, напоминая Итале мерцающие угли в почти прогоревшей печи. Заказав кофе, они часа два проговорили в «Иллирике». Два-три раза к ним подходили молодые люди и просили разрешения познакомиться с господином Сорде. Итале охотно пожимал протянутую руку, но в разговоры ни с кем не пускался, и юноши смущенно отходили прочь.
— Итале, дорогой, ты же для них настоящий герой, прямо-таки Вальтура! — сказал Карантай.
— Боже упаси!
— Действительно, боже упаси, — подхватил Брелавай. — Вальтура ведь погиб. Еще в 28-м, в Спилберге.
— Там же, где и Сильвио Пеллико, который, между прочим, был хорошо знаком с Байроном, — спокойно заметил Санджусто. — В тюрьме Спилберга, должно быть, отличная компания подобралась!
Теперь Итале понял, почему Санджусто смотрел на него так, словно у них была некая общая тайна. Общее у них действительно было: Санджусто провел три года в венецианской тюрьме Пьомби как политический заключенный. Брелавай, Карантай и те юноши, что подходили к их столику, — все они хотели знать, каково ему пришлось, но спрашивать не решались. А Санджусто даже слышать об этом не хотел, и спрашивать ему не было ни малейшей необходимости. Этот ссыльный иностранец был для Итале товарищем по несчастью.
Потом снова зашла речь о Стефане Орагоне, и, когда спор особенно жарко разгорелся, Санджусто вдруг заявил:
— Но ведь он профессионал, верно? А вы всего лишь любители, как и я сам, впрочем. Учтите: государственные перевороты всегда совершают профессионалы. Только им они удаются. А вот революции как раз совершают любители.
— И терпят поражение? — спросил Брелавай.
— Конечно!
— Но послушай, Санджусто, все это верно, и революцию 89-го года действительно совершали любители, — горячо заговорил Карантай, — та толпа, что двинулась на Версаль и захватила Бастилию. Да и Генеральные штаты, все эти жирондисты и якобинцы, состояли в основном из адвокатов, провинциальных клерков, но никак не профессиональных политиков. Однако они учились и в итоге стали профессионалами, и по мере того, как они достигали все более высокого уровня профессионализма, Революция сходила на нет, терпя одно поражение за другим, и страна неизбежно двигалась в направлении очередного государственного переворота, во время которого ее и предали.
— Неправда, профессионалами они так никогда и не стали! — возразил итальянец. — Робеспьер, например, так и остался любителем. Вот Наполеон — это профессионал! И, кроме того, что следует считать поражением и что — успехом? Согласен, Революция потерпела поражение, и Наполеон по природе своей — человек очень удачливый, истинный завоеватель, истинный правитель империи, но ведь надежду дает именно поражение, а не успех!
— Vivre libre ou mourir, — сказал Итале и засмеялся.
— Точно. И между прочим, Верньо — профессиональный юрист, и весьма, надо сказать, успешный. Очаровательный человек и довольно ленивый помощник этого любителя гильотин! — Санджусто стукнул себя по горлу ребром ладони. — И вот, пожалуйста: оборвалась такая прекрасная карьера! Но сперва Верньо все-таки успел сказать нам: живите свободными или умрите. Над чем это ты смеешься, Сорде?
— Я вдруг понял, что предпочел бы все же остаться в живых, даже не будучи свободным.
— Разумеется. Года на два или на три тебя бы вполне хватило. Может быть, даже дольше. Но сейчас-то все мы и живы, и свободны!
— Просто живы, — сказал Итале.
Денежный вопрос решился сам собой и очень быстро: Брелавай сообщил тоном, не допускающим возражений, что в журнале Итале ждет жалованье за двадцать восемь месяцев.
— Эти деньги нас, между прочим, не раз выручали. У нас ведь никогда раньше не было под рукой такой суммы наличными. Я даже не могу сказать, сколько раз мы из нее заимствовали, помогая людям продержаться в трудное время. Но все всегда свой долг возвращали, понимая, что это твои деньги. Если б это были чьи-то еще деньги или даже редакционные, многие бы, уверен, просто «забыли» отдать должок.
Карантай предложил Итале пока поселиться у него; Итале колебался.
— Мою прежнюю квартиру обещали для меня сохранить; там, когда я уезжал в Ракаву, жил один мой друг. Мне бы нужно сперва сходить и проверить, там ли он еще.
Карантай отправился в Речной квартал вместе с ним. Они вышли мимо собора Святого Стефана на улицу Праздника Палачей и нырнули в густую мешанину домов и дворов, налезавших друг на друга в тени Университетского холма.
