74. Сделка с дьяволом
Несколько лет я задавал своим коллегам-философам такой вопрос: если бы Мефистофель предложил вам два следующих варианта, что бы вы выбрали?
(А) Вы решаете серьезную философскую проблему по своему выбору так убедительно, что пресекаете все дальнейшие разговоры на эту тему (благодаря вам этот сектор философии закрывается навсегда, и ваше имя входит в историю).
(Б) Вы пишете книгу такой поразительной запутанности и противоречивости, что она на века остается в списке литературы для обязательного чтения.
Некоторые философы неохотно признаются, что выбрали бы вариант (Б). Если бы им пришлось выбирать, они предпочли бы, чтобы их читали, а не чтобы они оказались правы. Подобно композиторам, поэтам, писателям и другим людям искусства, они хотят, чтобы к их работе снова и снова обращались миллионы (а по возможности и миллиарды!) людей. Но они также тянутся в сторону научного познания. В конце концов, предполагается, что философы должны стремиться к истине.
Когда я задаю тот же вопрос ученым, они без колебаний склоняются к варианту (А) – им на этот счет и думать нечего. Узнавая, что многим философам, ряд которых несколько смущенно склоняется к варианту (Б), этот выбор дается не без труда, ученые с удивлением (или отвращением?) качают головой. Но такая реакция ученых показывает, что они упускают из виду важную мысль, озвученную Николасом Хамфри (1987) (см. главу 48):
В “Двух культурах” Ч. П. Сноу восславил великие открытия науки как “научного Шекспира”, но в одном он в корне ошибся. Пьесы Шекспира принадлежали Шекспиру – и никому больше, в то время как научные открытия, напротив, не принадлежат – в конечном счете – никому.
Если бы Шекспира не существовало, никто бы не написал “Гамлета”, “Ромео и Джульетту” и “Короля Лира”. Если бы Ван Гога не существовало, никто бы не написал “Звездную ночь”. Возможно, я несколько преувеличиваю, но в этом что-то есть. В творениях великих людей искусства есть индивидуальность, которая не только редко встречается, но и совершенно не имеет значения в науке. Знаменитые споры о первоочередности научных открытий и сражения за Нобелевскую премию так жестоки именно потому, что кто-то еще мог бы сделать ровно то же открытие, к которому стремились вы, и если бы вы стали вторым, о признании вам не стоило бы и мечтать. В искусстве таких столкновений не случается, поскольку им правят другие принципы.
Некоторые ученые мечтают добиться высокой читаемости и угодить читателям. Работы лучших из них имеют немалую литературную ценность. Здесь на ум приходят книги Дарвина. Но на первом месте всегда стоит задача разложить все по полочкам и убедить читателей в открытой истине – это очевидно, если сравнить “Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»” Дарвина с “Моби Диком” Мелвилла. Из “Моби Дика” можно многое узнать о китах и китобойном промысле, однако перед Мелвиллом не стояла задача написать интересный и убедительный справочник китобоя.
Держа в уме различие между задачами науки и искусства, я предлагаю ученым ответить на вопрос, который действительно сопоставим с вопросом, обращенным к моим коллегам-философам: если бы Мефистофель предложил вам два следующих варианта, что бы вы выбрали?
1. Вы побеждаете в гонке за совершение открытия, которое становится основой для огромной экспансии научного знания (и получаете за это Нобелевскую премию), но впоследствии становится понятно, что это открытие, как выразился Хамфри, на самом деле никому не принадлежит. (Здесь вспоминаются Крик и Уотсон: если бы они не победили в гонке в тот момент, несомненно, вскоре это удалось бы Лайнусу Полингу или еще кому-нибудь.)
2. Вы предлагаете такую оригинальную, такую немыслимую до вас теорию, что ваша фамилия становится нарицательной, но ваша теория оказывается по большей части неверной, хотя и продолжает годами – и даже столетиями – рождать важные споры. (Здесь мне на ум приходят картезианский дуализм о сознании, теория эволюции Ламарка, бихевиоризм Скиннера и представления Фрейда обо всем – от младенческой сексуальности и неврозов до искусства, музыки и литературы.)
Более удачным, хотя и менее известным примером варианта (2) могут служить амбициозные труды Декарта по физике, которые были настолько весомы и настолько неверны, что стали в итоге провокацией для Исаака Ньютона, намеренно назвавшего свой революционный труд (написанный в 1687 г.) “Математическими началами натуральной философии”, чтобы его заглавие перекликалось с “Первоначалами философии” Декарта (1644 г.) и не возникало сомнений, какое представление о мире Ньютон намеревается изменить. Не стоит забывать и о лингвистике Хомского. Она явно проходит проверку на оригинальность. Как было при победе яхты “Америка”, которая дала имя Кубку “Америки”, когда Хомский появился на сцене, соперников на горизонте было не разглядеть. В последующие годы изначальное теоретическое зерно – “трансформационная” теория, изложенная в “Синтаксических структурах” Хомского (опубликованных в 1957 г.), – было в основном забыто и сменилось разнообразными потомственными теориями, столь же отличавшимися от своего общего предка, как страусы, колибри и альбатросы отличаются от динозавров, от которых они произошли. Значит ли это, что Хомский в 1957 г. совершил плодотворную ошибку, или же он скорее (динь!) открыл великую истину? Ответ “да” подходит здесь как нельзя лучше.
Мы уважаем ученых, совершающих полезные ошибки, – вспомните Вольфганга Паули, который, как известно, презрительно отозвался о работе одного теоретика, сказав, что она “даже не ошибочна”. Но, если бы вам пришлось выбирать, променяли ли бы вы возможность стать первым и правым на шанс оказаться оригинальным и провокационным? Решить не так-то просто, правда?
75. Философия как наивная автоантропология
Исследователь искусственного интеллекта Патрик Хейс однажды занялся проектом по аксиоматизации наивной (или народной) физики жидкостей. Идея заключалась в том, чтобы наделить робота установками, которые понадобились бы ему в качестве основных убеждений, если бы ему пришлось взаимодействовать с людьми (которые каждый день опираются на народную физику). Это оказалось сложнее, чем предполагал Хейс, и он написал о проекте любопытную статью под названием “Манифест наивной физики” (Hayes 1978). В наивной физике жидкостей все, что кажется наивным людям противоречащим здравому смыслу, конечно же, отвергается: сифоны “невозможны”, как и пипетки, но жидкость можно вытереть махровым полотенцем, а воду из колодца – выкачать с помощью вакуумного насоса. Наделенный таким набором “знаний” робот, как и любой из нас, удивился бы, впервые увидев сифон в действии. Я бы назвал проект Хейса продвинутой наивной физикой, поскольку Хейс не питал иллюзий и прекрасно понимал, что теория, которую он пытается аксиоматизировать, неверна, но весьма полезна в повседневной жизни. Можно также назвать его попытку упражнением в аксиоматической антропологии: рассматривая представления, разделяемые людьми, в качестве аксиом и теорем, он пытался упорядочить получаемый набор данных и разрешить все противоречия. Само собой, он не привлекал к сотрудничеству информаторов, отталкиваясь от мысли, что сам знает наивную физику жидкостей не хуже любого обычного человека, а следовательно, сам был своим единственным информатором и занимался аксиоматической автоантропологией
[82].
