31. Семантические и синтаксические движки
Как значение может создавать различие? Казалось бы, значение не является физическим свойством вроде температуры, массы или химического состава, а потому вряд ли может что-то спровоцировать. Задача мозга состоит в том, чтобы извлекать значение из потока энергии, поступающего через органы чувств, с целью улучшения перспектив тела, в котором этот мозг пребывает и которое питает его энергией. Мозг должен “творить будущее” в форме предвосхищения всех вещей, которые важны для адекватного управления телом. Мозг требует огромных энергетических затрат, а потому, если он не справляется со своей работой, он даром ест свой хлеб. Иными словами, мозг должен выполнять функцию семантического движка. При этом мозг состоит из бесчисленного множества молекулярных фрагментов, которые взаимодействуют друг с другом согласно строгим законам химии и физики, реагируя на формы и силы. Иными словами, мозг на самом деле представляет собой лишь синтаксический движок.
Допустим, вы попросили инженеров сконструировать определитель подлинных долларовых купюр – или детектор фальшивок, что, в общем-то, одно и то же: в соответствии с техническим заданием он должен складывать все подлинные доллары в одну стопку, а все фальшивки – в другую. Это невозможно, скажут инженеры, потому что сконструированная нами машина сможет реагировать только на “синтаксические” свойства: физические детали – толщину и химический состав бумаги, форму и цвет чернильных узоров, наличие или отсутствие других физических характеристик, которые сложно подделать. Они скажут, что на основании этих “синтаксических” характеристик могут сконструировать достаточно хороший, но не защищенный от ошибок детектор фальшивок. Он будет стоить дорого, но опосредованно и с погрешностью все же будет выявлять фальшивки достаточно хорошо, чтобы окупить свою разработку и эксплуатацию.
Любая конфигурация элементов мозга подвержена таким же ограничениям. Под действием физико-химических сил она будет выполнять свою задачу вне зависимости от смысла вводимых данных (или их вроде как смысла). Не стоит заблуждаться и полагать, будто мозг, будучи живым и состоящим из белков, а не из кремния и металла, может определять значения непосредственным образом, благодаря содержащейся в нем чудо-ткани. Физика всегда превыше значения. Настоящий семантический движок, реагирующий непосредственно на значения, подобен вечному двигателю – он физически невозможен. Как же тогда мозг справляется со своей задачей? Будучи синтаксическим движком, он копирует или воспроизводит компетенции невозможного семантического движка
[42]. Это вообще возможно? Некоторые философы утверждают, что если микрокаузальная теория работы мозга полна (и не имеет никаких таинственных пробелов), то значения просто не имеют возможности ни на что повлиять. В главе 33 мы познакомимся с насосом интуиции, который демонстрирует, что это не так, показывая, как семантические свойства – такие как истина, значение или ссылка – играют неустранимую роль в некоторых очевидно каузальных процессах. Но прежде чем обратиться к этому достаточно сложному насосу интуиции, я хочу изучить более простую модель, которая позволит нам обнажить ряд сомнений относительно философских насосов интуиции в целом, а также при удачном раскладе поможет развеять некоторые опасения, мешающие полному пониманию.
32. Болотный человек и коровоакула
Насосы интуиции должны работать четко и эффективно, подкачивая необходимую интуицию, а затем снова отправляясь в запас. Но часто насосы интуиции провоцируют целый сонм опровержений, контропровержений, поправок и расширений. Один из лучших американских философов двадцатого века Дональд Дэвидсон однажды сказал мне, что жалеет о создании этого насоса интуиции, поскольку он разжег бесконечные и лишь периодически проливающие свет на проблему споры. Знакомьтесь с болотным человеком – любимцем многих философов, но только не Дэвидсона (1987):
Допустим, молния ударила в сухое дерево на болоте, а я стоял рядом. Мое тело разлетелось на мельчайшие частицы, в то время как дерево по случайному совпадению (и с использованием других молекул) превратилось в моего физического двойника. Мой двойник, болотный человек, движется ровно так, как двигался я: следуя своей природе, он уходит с болота, встречает и вроде бы узнает моих друзей, а также здоровается с ними по-английски. Он живет у меня дома и, кажется, пишет статьи о радикальной интерпретации. Никто не видит разницы.
Но разница есть. Мой двойник не узнает моих друзей – он вообще не может ничего узнавать, поскольку он ничего не познавал изначально. Он не может знать, как зовут моих друзей (хотя и кажется, что он это знает); он не может помнить мой дом. К примеру, он не может обозначать словом “дом” то же самое, что обозначаю им я, потому что произносимое им слово “дом” не было усвоено им в контексте, который мог бы придать ему верное значение – или какое-либо значение вообще. Полагаю, ни при каких условиях нельзя сказать, что слова моего двойника наделены значением, а также что он имеет какие-либо мысли. [pp. 443–444]
От внимания философов не ускользнуло, что наши коллеги-ученые из других областей – особенно специалисты по точным наукам – нередко с трудом скрывают скептицизм, когда вопросы о Земле-Двойнике и болотном человеке начинают рассматриваться всерьез. В чем же дело? Виноваты ученые, которые предстают неискушенными обывателями, не воспринимающими тонкости философских изысканий, или же философы, потерявшие связь с реальностью? Скорее (это вам намек), мне не стоит об этом говорить.
Подобные гротескные примеры доказывают то или иное положение, намеренно сводя на нет все характеристики явления, кроме одной, которую обычно обходят вниманием, и в результате действительно важное становится очевидным. В примере с Землей-Двойником внутреннее сходство максимально (вас отправляют на Землю-Двойник, но не дают вам шанса заметить эту серьезную перемену), поэтому ответственным за подсказки нашей интуиции можно считать внешний контекст. В примере с болотным человеком будущие диспозиции и внутренние состояния остаются неизменными, а “история” сводится на нет. Таким образом, эти мысленные эксперименты по своей структуре напоминают научные эксперименты, в которых предпринимается попытка изолировать важное взаимодействие переменных, при условии, что все остальные переменные не изменяются. Проблема таких экспериментов в том, что зависимой переменной в них выступает интуиция – ведь это и есть насосы интуиции, – а участие воображения в генерации интуитивных озарений контролировать сложнее, чем признают философы. (Несколько упорных башмаков, которые мы изучим, на самом деле подавляют воображение читателей, искажают их интуитивные озарения и тем самым обесценивают “результаты” мысленного эксперимента.)
