Допустим, ученые собрали небольшую популяцию питающихся мухами лягушек вымирающего вида и поместили под опеку в новую среду – в специальный лягушачий зоопарк, где не было мух, но были смотрители, которые периодически бросали подопечным лягушкам маленькие частички пищи. К радости смотрителей, система оказалась рабочей: лягушки прекрасно себя чувствовали, на лету хватая эти частички, и через некоторое время у них появилось потомство. Молодые лягушки вообще никогда не видели мух – только частички пищи. Что же сообщали их мозгу их глаза? Если вы утверждаете, что значение сигналов не изменилось, вы в тупике. История с лягушками – искусственно чистый пример типичной для естественного отбора экзаптации, то есть приспособления существующих структур для выполнения новых функций. Как напомнил нам Дарвин, приспособление механизмов для новых целей – один из секретов успеха Матери-Природы. Если кто-то еще сомневается в этом, можно допустить, что не все лягушки в зоопарке чувствуют себя одинаково хорошо. Некоторые из них не слишком удачливы в обнаружении частичек пищи с помощью своих зрительных систем, а потому едят меньше остальных и оставляют меньше потомства. В короткие сроки отбор начнет отдавать предпочтение лягушкам, которые лучше справляются с обнаружением пищи, хотя будет ошибкой спрашивать, когда именно это случится достаточное количество раз, чтобы это “имело значение”. Не ждите, когда прозвенит колокольчик, возвещающий, что глаз лягушки только что начал сообщать ее мозгу иное. Первого млекопитающего не было. Нет и первого случая обнаружения частички пищи.
Если только не было “бессмысленной” или “промежуточной” вариации в условиях отправки сигнала глазами разных лягушек, не может быть никаких оснований (слепая вариация) для выбора новой цели действия. Неопределенность, которую Фодор (и не только) считает недостатком дарвинистских представлений об эволюции смысла, на самом деле выступает предпосылкой такой эволюции. Идея о том, что глаз лягушки на самом деле должен иметь в виду нечто определенное – возможно, какое-нибудь непознаваемое утверждение на лягушачьем языке, которое точно описывает, что именно глаз лягушки сообщает ее мозгу, – фактически представляет собой проявление эссенциализма в отношении смысла (или функции). Смысл, как и функция, от которой он непосредственным образом зависит, не определяется в момент его рождения. Он возникает не в результате сальтации – огромных скачков в проектном пространстве – и не в результате намеренного творения, а в результате изменения обстоятельств (как правило, постепенного).
48. Скачки в пространстве Вавилонской библиотеки
В 1988 г. великому историку астрономии Отто Нейгебауэру прислали фотографию фрагмента греческого папируса, на котором в столбик было выписано несколько чисел. Отправитель, специалист по классической истории, понятия не имел, что значит этот фрагмент, и решил посоветоваться с Нейгебауэром. Вычислив разницу между числами в разных строках, а также верхний и нижний пределы ряда, 89-летний ученый пришел к выводу, что на папирусе записан перевод фрагмента “Колонки G” с вавилонской клинописной таблички, содержащей лунные эфемериды вавилонской системы “Б”! (Эфемерида – это таблица для вычисления местоположения небесного тела в любой момент времени в конкретный период.) Как Нейгебауэру удалось сделать этот вывод, достойный Шерлока Холмса? Элементарно: он узнал, что написанное на греческом (последовательность шестидесятеричных – не десятичных – чисел) было фрагментом – колонкой G! – в высшей степени точных расчетов местоположения Луны, осуществленных вавилонянами. Существует множество способов вычисления эфемерид, и Нейгебауэр знал, что любой, кто займется расчетами сам, используя собственную систему, не получит в итоге точно такие же числа, хотя результат и может оказаться близким. Вавилонская система “Б” была великолепна, поэтому в переводе ее сохранили полностью – вместе со всеми характерными чертами (Neugebauer 1989).
Нейгебауэр был великим ученым, но и вы, возможно, сумеете по его примеру применить дедукцию. Допустим, вам прислали фотокопию приведенного ниже текста, сопроводив ее теми же вопросами: что это значит? откуда этот фрагмент?
Прежде чем читать дальше, попробуйте разгадать эту загадку. Вероятно, вы справитесь с ней, даже если не умеете читать старый немецкий шрифт фрактуру – и даже если вовсе не знаете немецкого! Присмотритесь к этому фрагменту. Прочитайте его с выражением, добавьте звучности. Не обращайте внимания на произношение. Узнали? Впечатляет! Может, Нейгебауэр и распознал вавилонскую колонку G, но вы быстро – так ведь? – установили, что этот фрагмент, должно быть, представляет собой отрывок из немецкого перевода елизаветинской трагедии (если точнее, акт III, сцена 2, строки 79–80). Стоит вам подумать об этом, как вы поймете, что ничем иным это быть не может! Вероятность того, что эта конкретная последовательность немецких букв родилась при любых других обстоятельствах, Исчезающе мала.
[62]
Проведенные при создании этой последовательности НИОКР слишком специфичны, чтобы их можно было продублировать случайно. Почему? В чем особенность подобной цепочки символов? Николас Хамфри (1987) добавил этому вопросу остроты, переформулировав его следующим образом: если бы вас заставили “предать забвению” один из следующих шедевров, какой бы вы выбрали – “Начала” Ньютона, “Кентерберийские рассказы” Чосера, “Дона Жуана” Моцарта или Эйфелеву башню? Хамфри отвечает:
Если бы меня заставили сделать выбор, не приходится и сомневаться, что я остановился бы на “Началах”. Почему? Потому что из всех перечисленных работ только работа Ньютона незаменима. Все просто: если бы Ньютон не написал ее, ее написал бы кто-то другой – возможно, всего через несколько лет… “Начала” стали великолепным памятником человеческому интеллекту, а Эйфелева башня – относительно скромным торжеством романтической инженерии, но факт остается фактом: Эйфель работал на свой лад, а Ньютон – на лад Бога.
49. Кто автор “Спамлета”?
Допустим, доктор Франкенштейн создал монстра Шпексира, который после этого сел и написал пьесу “Спамлет”.
Кто автор “Спамлета”?
Для начала давайте обратим внимание на то, что, на мой взгляд, не имеет значения в этом насосе интуиции. Я не сказал, является Шпексир роботом, сконструированным из металла и кремниевых чипов, или, подобно оригинальному чудовищу Франкенштейна, собран из человеческих тканей – или при помощи методов наноинженерии создан из клеток, или белков, или аминокислот, или атомов углерода. Неважно, какие материалы были использованы при конструировании монстра, – главное, что его создал доктор Франкенштейн. Вполне возможно, единственный способ сделать робота, который был бы достаточно маленьким, быстрым и энергоэффективным, чтобы сидеть на стуле и печатать пьесу, – это сконструировать его из искусственных клеток, наполненных искусно синтезированными двигательными белками и другими нанороботами на основе углерода. Этот вопрос любопытен с технической и научной точки зрения, однако здесь он не имеет значения. По той же самой причине, если робот Шпексир сконструирован из металла и кремния, не исключено, что по размерам он превосходит галактику, поскольку иначе его программу просто не сделать достаточно сложной. К тому же нам, возможно, придется пренебречь ограничением скорости света, чтобы представить, как описанное происходит в рамках человеческой жизни. Такие технические ограничения, как правило, признаются непринципиальными для подобных насосов интуиции, и мы не будем спорить, поскольку от них действительно ничего не зависит. (Покрутите регуляторы и проверьте, так ли это.) Если доктор Франкенштейн решит создать своего робота на основе искусственного интеллекта (ИИ) из белков и подобных элементов, это его дело. Если его робот окажется кросс-фертильным с обычными людьми, а следовательно, способным к созданию нового вида посредством рождения ребенка, это будет просто потрясающе, но нас интересует только мнимое дитя разума Шпексира – “Спамлет”. Вернемся к нашему вопросу: кто автор “Спамлета”?
