Во-вторых, за пользование этим вторым информационным каналом, этой изобильной средой проектирования и передачи информации, недоступной ни одному другому виду, мы платим особую цену: мемы обладают собственной приспособляемостью, как и все остальные симбионты, процветающие в нашей компании, и их приспособляемость в некоторой степени независима от нашей. Почти никто не задумывается об этом, что особенно очевидно при обсуждении эволюционной теории религии. “О, так вы работаете над эволюционной теорией религии? И что, по-вашему, дают религии? Должны же они чему-то благоприятствовать, раз в каждой человеческой культуре есть религия в той или иной форме”. Что ж, в каждой человеческой религии есть и простуда. Чему благоприятствует она? Только самой себе. Мы должны быть готовы находить культурные репликаторы, которые не приносят никакой пользы, но все равно прекрасно себя чувствуют. Это ставит в одинаковые условия все теории культурной эволюции, заменяя зашоренное представление о том, что культурные инновации – как и генетические инновации – всегда повышают приспособляемость тех, кто их передает. Мемы – это информационные симбионты. Мы не можем жить без них, как не можем жить и без триллионов других населяющих нас симбионтов, но это не значит, что все они дружественны нам. Часть из них лишь создает нам проблемы, без которых мы вполне могли бы обойтись.
Резюме
В этом разделе я постарался продемонстрировать, что дарвинистское мышление действительно сравнимо с универсальной кислотой: оно переворачивает весь традиционный мир с ног на голову, бросая вызов представлению об осуществлении проектирования по нисходящей траектории от гения гениев, разумного творца, и заменяя его представлением о работе по восходящей траектории, осуществляемой бездумными, немотивированными, циклическими процессами, которые создают все более сложные комбинации, пока те не начинают реплицироваться самостоятельно, ускоряя процесс проектирования посредством многократного использования всех лучших элементов. Некоторые из этих ранних потомков в итоге объединяют усилия (первый подъемный кран, симбиоз), что приводит к многоклеточности (второй подъемный кран), которая обусловливает появление более эффективных агентов-исследователей благодаря половому размножению (третий подъемный кран), и это ведет к зарождению языка и культурной эволюции одного из видов (и снова краны), что создает среду для появления новейших кранов – литературы, науки и инженерии, а они, в свою очередь, позволяют нам “выйти на метауровень”, недоступный никакой другой форме жизни, где мы получаем возможность по-разному размышлять, кто мы, что мы и как мы появились в этом мире, моделируя эти процессы в пьесах и романах, теориях и компьютерных симуляциях, а также используя множество других инструментов мышления из нашего впечатляющего инструментария.
Это представление настолько универсально и вместе с тем так изобилует деталями, что само по себе может считаться мощным инструментом. Всем тем, кто по-прежнему не приемлет дарвинистское мышление, стоит задуматься, что при использовании одних лишь старомодных инструментов они окажутся за бортом передовых исследований множества важных и столь разнообразных феноменов, как эпидемии и эпистемология, биотопливо и архитектура мозга, молекулярная генетика, музыка и мораль.
VII.
Инструменты мышления о сознании
Вооруженные десятками инструментов мышления, мы наконец подходим к теме, которую многие считают самым таинственным феноменом во всей вселенной. Ее даже не раз провозглашали неразрешимой загадкой. Мы никогда не познаем сознание, утверждают эти ученые: его природа будет до конца времен систематически ускользать от нашего понимания, какие бы попытки изучить ее ни предпринимались в науке и философии. Поскольку нет достаточных оснований верить в существование этого интеллектуального барьера, я прихожу к выводу, что это не что иное, как самовнушение. Некоторым не нравится, что рано или поздно мы можем раскрыть секрет работы сознательного разума, а потому, чтобы мы не навязывали им свои представления, они твердят, что нам лучше сдаться перед лицом неразрешимой проблемы. Если мы последуем их совету, они окажутся правы, поэтому давайте не будем обращать на них внимания и возьмемся за эту сложную, но все же выполнимую задачу.
53. Два контробраза
Многие описанные ранее инструменты мышления так или иначе имели отношение к сознанию – убеждениям, мышлению и так далее, – но запутанные проблемы сознания я до сих пор обходил стороной. На то есть причина: размышляя о сознании, люди склонны раздувать свои представления о сознании и тем самым одурачивать себя. Они берутся за самые сложные проблемы, не давая себе шанса оценить, какую часть работы (и игр) сознания (mind) можно объяснить, не поднимая извечных вопросов о сознательном опыте. Мы уже разбили базовый лагерь – так не пора ли нам покорять вершину? Пора. Однако, позволяя себе такую мысль, мы уже совершаем ошибку! Самосознание (consciousness) нельзя назвать единственным великолепным пиком нашего сознания (mind). Вопреки традиции, восходящей, по меньшей мере, к Декарту, жившему в семнадцатом веке, феномены самосознания не занимают в нашем сознании ни “центрального”, ни “высшего” положения (Jackendoff 1987; Dennett 1991a). Чтобы нейтрализовать привлекательный, но неудачный образ, нужно использовать контробраз, поэтому начнем с простого калибратора воображения: вспомним прекрасную песню Коула Портера “Ты – вершина” и задумаемся, что вы, возможно, не вершина как таковая – не высшая точка горы, а вся гора, и потому ваши знания о горе, которой вы сами и являетесь, не ограничиваются видом с пика, ведь вам открываются и все панорамы с ее склонов. Феномены сознания можно сравнить с волосами, которые обрамляют лысину. Не забывайте об этом.
Вот другой контрообраз: сознание не похоже на проводник вроде телевизора, в который может передаваться и записываться информация, и в мозге нет места, где “все сходится воедино” перед лицом некоего центрального свидетеля, – я называю это воображаемое место картезианским театром (Dennett 1991a). Сознание скорее сродни славе, чем телевизору: славе в мозге, церебральной звездности, которая позволяет некоторым фрагментам содержимого становиться влиятельнее и памятнее конкурентов. Вместо того чтобы отстаивать эту точку зрения (аргументы в ее поддержку см. в работах Dennett 1991a, 2005b), я просто предлагаю вам этот инструмент мышления. Не нравится – не берите. Но я все же дам вам дружеский совет: всякий раз, когда будете представлять проникновение в сознание как прибытие в штаб-квартиру сознания или как перевод с языка бессознательных нейронных сигналов на какой-то другой язык, вспоминайте эти контробразы и проверяйте, не вводите ли вы себя в заблуждение.
54. Чутье на зомби
Большинство людей чуют – именно чуют, иначе и не скажешь, – что ни один робот (сделанный из кремния, металла, пластика и т. п.) не может обладать сознанием в том смысле, в котором им обладает человек. Есть в наших живых, дышащих, органических телах и мозгах что-то такое, без чего сознанию не обойтись. Прийти к этому интуитивному пониманию можно и без использования насосов – настолько широко оно распространено, – и эти люди вполне могут оказаться правы. Но теперь мы знаем, что наше тело и мозг можно представить в качестве роботов, состоящих из роботов, состоящих из роботов – и так далее, до субнейронного уровня, где на благо системы трудятся двигательные белки и другие наноботы, – а потому можем предположить, что это чутье не более чем артефакт бедного воображения: люди просто представляют себе роботов, устроенных на много порядков проще. Один мой друг однажды попробовал убить эту идею в зародыше: “Я просто не могу постичь сознательного робота!” Чепуха, ответил я. Дело в том, что ты не хочешь постичь сознательного робота! Ты думаешь, что эта идея слишком глупа и нелепа, чтобы принимать ее всерьез. Но постичь сознательного робота под силу даже ребенку – представляют же дети сознательный паровоз (“Паровозик, который верил в себя”) или сознательную новогоднюю елку (во всех этих слезливых детских сказках об одиноких елках, которые мечтают найти дом). Любой смотревший “Звездные войны” часа полтора представлял R2D2 и C3PO сознательными. Мы делаем это с детства, обычно “даже не задумываясь”. Это не только просто, но и почти неизбежно, когда мы сталкиваемся с объектом, который ведет себя – и особенно говорит, – как человек.
