Из агентурных источников Луна узнал, что в одном из наиболее отдаленных районов города живет человек, у которого есть какая-то дикая кошка, но никто не мог сказать точно, где его дом. Тогда мы ограничили свои поиски одной беспорядочно застроенной улицей и, стуча во все двери подряд, нашли в конце концов этого человека. Это был высокий, смуглый, потный и неряшливый мужчина с нездоровым брюхом и с маленькими черными глазками. в которых появлялось то заискивающее, то хитрое выражение. Да, признался он, у него есть дикая кошка, оцелот. Потом с пламенным красноречием политикана, выступающего на предвыборном митинге, он принялся взахлеб говорить о том, какое это дорогое, красивое, грациозное, ручное животное, какие у него масть, рост, аппетит. В конце концов мне показалось даже, что он хочет продать мне целый зоосад. Чтобы прервать этот панегирик семейству кошачьих вообще и оцелоту в особенности, мы попросили показать нам животное. Он повел нас вокруг дома в ужасно грязный задний двор. Как бы ни был беден и мал дом в Оране и Калилегуа, двор при нем всегда содержится в чистоте и полон цветов. Этот же двор был похож на городскую свалку. Кругом валялись старые разломанные бочки, ржавые жестянки, рулоны старых проволочных сеток, велосипедные колеса и другой хлам. Haш хозяин неуклюже протопал к стоявшей в углу грубо сколоченной деревянной клетке, которая была бы мала даже для кролика средних размеров. Он открыл клетку и за цепь выволок наружу совершенно жалкое существо. Оцелот был совсем молод, но как он умудрялся сидеть в такой маленькой клетке, до сих пор остается для меня загадкой. Меня особенно потрясло ужасное состояние животного. Шерсть его была так запачкана испражнениями, что о естественном ее узоре можно было только догадываться. На боку была большая мокрая болячка, а сам он был так тощ, что даже под свалявшейся шкурой можно было на глаз сосчитать все его ребра и позвонки. Когда его опустили на землю, он от слабости шатался, как пьяный. В конце концов он отказался от попыток устоять на ногах и удрученно лег на грязное брюхо.
– Вы видите, какой он ручной? – спросил человек, показывая в заискивающей улыбке желтые щербатые зубы.– Он никого не кусает. И никогда не кусал.
Он похлопывал оцелота большой потной ладонью, и мне было ясно, что отнюдь не любовь к человеку, а лишь полное безразличие мешает животному броситься на него. Оцелот был в почти безнадежном состоянии – он был так слаб от голода, что ему было все равно.
– Луна,– сказал я, изо всех сил стараясь сдержать гнев,– я заплачу пятьдесят песо за эту кошку. Не больше. Даже этого слишком много, потому что она, видно, все равно подохнет. Торговаться я не буду, так что ты можешь сказать этому ублюдку, этому сукину сыну, что это мое последнее слово.
Луна перевел мои слова, тактично опустив все, относившееся непосредственно к личности продавца. Тот в ужасе сжал руки. Мы, конечно, шутим? Он бессмысленно захихикал. За такое великолепное животное и трех сотен песо будет нищенски мало. Конечно, сеньор видит, какое это удивительное создание... и так далее. Но с сеньора было довольно. Я звучно сплюнул, точно попав на остатки какой-то бочки, которая нежно сплелась с ржавым велосипедным колесом, бросил на этого человека самый презрительный взгляд, на какой только был способен, резко повернулся и зашагал на улицу. Я сел в дряхлую машину и захлопнул дверцу с такой неистовой злостью, что наш экипаж чуть не распался на куски тут же на дороге. Мне было слышно, как торговались Луна и хозяин оцелота, и, различив в упрямом голосе последнего новую нотку слабости, я высунулся из окна и крикнул Луне, чтобы он возвращался и не терял даром времени. Луна появился через тридцать секунд.
– Дай деньги, Джерри,–сказал он.
Я дал ему пятьдесят песо. Скоро он снова появился, на этот раз с ящиком, который положил на заднее сиденье. Мы ехали молча. Кончив придумывать, что я сделал бы с бывшим хозяином оцелота (ему было бы не просто больно, ему стало бы предельно трудно исполнять супружеские обязанности, если у него таковые были), я вздохнул и закурил сигарету.
– Луна, мы должны поскорее попасть домой. Этому зверю нужна приличная клетка и немного пищи, а то он подохнет,– сказал я.– И, кроме того, мне понадобятся опилки.
– Si, si,– сказал Луна озабоченно.– Я никогда не видел, чтобы так обращались с животными. Оно полумертвое.
– Я думаю, мы спасем его,– сказал я.– Наполовину, по крайней мере, я уверен в этом.
Некоторое время мы ехали молча, потом Луна заговорил.
– Джерри, ты не возражаешь, если мы остановимся всего на минутку? – робко спросил он.– Это по дороге. Я слышал, что кто-то еще может продать дикую кошку.
– Хорошо, остановимся, если это по дороге. Но надеюсь, эта кошка будет в лучшем состоянии, чем наша.
Луна повернул машину с дороги на большую зеленую лужайку. В одном ее углу стоял ветхий шатер, а возле него маленькая, тоже потрепанная карусель и несколько небольших балаганов, крытых когда-то полосатым, а теперь выцветшим, почти белым холстом. Три толстые лоснящиеся лошади паслись поблизости, а вокруг шатра и балаганов, держась с достоинством знающих себе цену специалистов, бегали откормленные собаки.
– Что это? Похоже на цирк,– сказал я Луне.
– Это и есть цирк,– ухмыляясь, ответил Луна,– только очень маленький.
Я с удивлением подумал, как мог какой бы то ни было цирк, даже маленький, оправдать свое существование в таком отдаленном и маленьком городе, как Оран. Но цирк, по-видимому, процветал, потому что хоть реквизит и обветшал, животные выглядели хорошо. Когда мы вылезли из машины, из-под шатра вынырнул высокий рыжеволосый человек. У него была развитая мускулатура, живые зеленые глаза и сильные холеные руки. Он, по-видимому, был способен с одинаковой сноровкой работать и на трапеции и со львами. Мы поздоровались, и Луна объяснил цель нашего визита. Хозяин цирка осклабился.
– А, вам нужна моя пума. Но предупреждаю вас, я продам ее за большие деньги... Она красавица. Только ест слишком много, и я не могу позволить себе держать ее. Заходите, посмотрите, она там. Настоящий черт, скажу я вам. Мы с ней ничего не можем поделать.
Он подвел нас к большой клетке, в углу которой сидела красивая молодая пума ростом с большую собаку. Она была упитанна и вся лоснилась. Лапы ее, как и у всех молодых кошек, казались несоразмерно большими. Шерсть была янтарного цвета, а внимательные печальные глаза – красивого зеленого. Когда мы приблизились к клетке, пума приподняла верхнюю губу, показала хорошо развитые молочные зубы и презрительно зарычала. Она была просто божественна, и после заморенного существа, которое я только что купил, смотреть на нее было одно удовольствие, но, нащупывая бумажник, я знал, что мне придется отдать за нее уйму денег.
За добрым вином, которым нас настойчиво угощал владелец цирка, мы торговались целых полчаса. Наконец я согласился с ценой, которая показалась мне справедливой, хотя и высокой. Мне еще предстояло подготовить для пумы клетку. Зная, что она будет в хороших руках, я попросил хозяина подержать пуму у себя до следующего дня и предложил плату за вечернее кормление. Наш благожелательный рыжий друг согласился, и сделка была скреплена еще одним стаканом вина. А потом мы с Луной поехали домой, чтобы попытаться воскресить несчастного оцелота.
