Под утро, когда мы, совершенно изможденные, стали забываться беспокойным сном, несмотря на гомон, птенцы открыли для себя еще одно достоинство нашей палатки. По очереди взлетая на конек, они лихо съезжали по словно созданным для такой забавы брезентовым скатам. Звук царапаемого когтями брезента напоминал треск рвущегося коленкора, а товарищи смельчаков, сидя кружком, восхищенно вопили:
— Кооу, коорр, коорр… Ооо, коорр, коорр. Поразмыслив, я заключил, что в жизни не проводил более беспокойной ночи.
На рассвете, так и не поспав толком, мы вылезли из палатки и побрели умываться, спотыкаясь на каждом шагу, сквозь орды птиц, которые продолжали сидеть и курлыкать перед своими норами. На краю розово-оранжево-зеленого небосвода темнела горстка беспорядочно разбросанных облаков. Притихшее море отливало кобальтовой синью. Пальмовые листья над моей головой, запечатленные черной чеканкой на небесном фоне, шуршали, как от незримого дождя. Между ними возлежал в непринужденной позе белый, как фаэтон, узенький лунный серп. Небо пестрело буревестниками, приветствующими утро своим многоголосием; тем временем меланхоличные птенцы закопошились в зелени, ныряя в свои подземные убежища.
После завтрака мы отправились к пальмам и посвятили Зозо в искусство ловли змей. Он с напускным безразличием справился, какова его задача: самолично ловить змей или только находить их? Мы ответили, что нас вполне устраивает второе. Сдвинув на затылок тропический шлем и попрочнее утвердив на утином носу темные очки, он приступил к делу. Не прошло и получаса, как Зозо, к нашему удивлению, крикнул, что нашел змею. Мы поспешили к латании, у которой он остановился. В душе я был уверен, что мы увидим хвост сцинка Телфэра, однако среди листвы и впрямь безмятежно лежал молодой удавчик с изящной тонкой головой. В отличие от зеленоватых взрослых особей и красно-желтых детенышей он был темно-оливковый, с кружевом желтоватых пятен на шее, части спины и в основании хвоста. Мы засыпали Зозо комплиментами, и он расплылся в довольной улыбке, так что уголки губ чуть не сошлись на затылке. Ободренные столь быстрым успехом, мы продолжили поиск.
Понятно, охотясь на змей, мы в то же время не оставляли без внимания гекконов Гюнтера (нам нужны были еще молодые самки), а также сцинков Бойера и Телфэра. Зозо, окрыленный тем, что в нем открылся дар змеелова, до того осмелел, что собственноручно поймал несколько юрких глянцевых сцинков Бойера. Вслед за чем, убедившись, что нас никто не слышит, признался мне, что до этой экспедиции боялся ящериц.
Поиск продолжался, пока жара не взяла верх над нашим рвением, после чего мы направились обратно в лагерь, вполне довольные достигнутым: наша добыча включала восемь сцинков Бойера, шесть молодых сцинков Телфэра, трех молодых гекконов Гюнтера и одного удавчика. Под вечер, когда солнце умерило свой пыл, мы совершили повторный заход к латаниям, но без успеха. Ночь опять выдалась беспокойной из-за какафонических упражнений буревестников.
На другое утро мы вышли еще раньше, замыслив взойти на одну из вершинок острова и оттуда спускаться к морю. Карабкаться в гору даже в столь ранний час было утомительно и мы добрались до заветной точки мокрые от пота. Сверху было хорошо видно, как пострадал остров от эрозии; крутые, словно трасса горнолыжников, туфовые склоны были сплошь изрезаны и источены дождями. В лощинах громоздились вымытые из туфа камни, ожидая, когда очередной ливень отнесет их еще ближе к месту конечного упокоения на дне моря. Слагающие вершину мощные туфовые плиты были достаточно твердыми, однако местами они раскисли от ночного дождичка и уподобились шоколадке в мальчишеском кармане — стали липкими, скользкими и обросли всяким мусором. Тут надо было двигаться с особой осторожностью; оступишься — будешь катиться без помех сотню метров, пока не врежешься в пальмы. А угодишь в лощину, так и вовсе ничто не остановит твой двухсотметровый спуск до самого моря.
Глядя на изборожденные широкими складками скаты, на редкие косые пальмы, судорожно цепляющиеся за грунт, чтобы не упасть, на выстилающий морское дно пласт серого ила, особенно остро сознаешь, что перед тобой уникальный мирок, чудом возникший в ходе эволюции, а теперь истекающий кровью. Ливни дробят покоробившиеся туфовые полки и пласты, по которым расползлись погребальными венками причудливые жгуты вьюнков с пурпурными цветочками. Пока все спорят, что делать с кроликами, и не могут прийти ни к какому решению, этот неповторимый уголок земли с каждым днем уменьшается в размерах. Своего рода миниатюрный образчик того, что происходит по нашей вине со всей планетой, как миллионы видов чахнут из-за отсутствия минимальной бескорыстной заботы.
Около часа мы медленно спускались зигзагами по крутым склонам, исследуя латании, которые терпеливо жались друг к другу всюду, где было за что ухватиться корнями. Даже в наиболее высокой части острова пальмовые рощицы кишели разными тварями. Тараканы и сверчки, жуки и мушки, диковинная личинка в конусовидном чехле, палочники, пауки… И на каждом голом клочке туфа сновали взад-вперед без видимой цели мириады крохотных клещей в алом егерском облачении. В норах под сухими листьями латаний обитали диковинные пурпурные наземные крабы, часто-часто размахивающие клешнями кремового цвета, — ни дать, ни взять банковские клерки, которые всю жизнь только и делали, что считали чужие деньги, и непрерывное движение рук стало у них рефлекторным. Вокруг каждой латании жили сцинки Телфэра; присядешь на минутку — мгновенно облепят тебя со всех сторон, точно любопытные ребятишки, норовя отведать твоих шнурков или брючин и жадно поглощая все, что ты роняешь на землю, от апельсиновых корок до бумажек. Переливаясь на солнце струйками ртути, в траве под латаниями в непрестанной погоне за кормом сновали сцинки Бойера, а сами пальмы служили обителью травянисто-зеленых гекконов Вильсона с красно-синей головой.
Примостившись в тени небольшой латании, чтобы съесть апельсин, я стал свидетелем любопытнейшего зрелища, которое позволило мне составить себе представление, сколько гекконов Вильсона может поселиться на одной пальме и какая хищная натура у сцинка Телфэра.
С наслаждением посасывая апельсин, я вдруг услышал легкую дробь у себя над головой. Решил, что начинается дождь и это его капли барабанят по картонно-плотным листьям. А дробь продолжалась, и тут я задумался, почему это я не вижу капель и не ощущаю брызг. Заинтригованный, поглядел наверх. На просвечиваемых насквозь солнечными лучами веерах зеленых листьев метались и прыгали тени гекконов Винсона. Иногда какой-нибудь геккон останавливался, чтобы выглянуть через край листа, и тут же устремлялся дальше. Я насчитал не меньше четырех десятков, от взрослых особей до хрупких крошек длиной чуть больше двух сантиметров. Явно кем-то напуганные, они с лягушачьей прытью перескакивали с листа на лист, направляясь кверху. Удивительно красивую картину являли собой эти маленькие черные силуэтики, снующие по зеленому лиственному экрану.
Я заглянул между листьями в недра латании, чтобы выяснить, кто нагнал такой страх на стайку живых ювелирных поделок. Надеялся увидеть змею, однако моему взору предстал медленно, но верно взбирающийся по черешку крупный сцинк Телфэра. Время от времени он останавливался и смотрел вверх, играя языком. А там наверху все так же метались, объятые паникой, гекконы, выглядывая из-за листьев круглыми от испуга, блестящими черными глазками на цветных рожицах. Степенное, неторопливое продвижение сцинка придавало ему сходство с доисторическим чудовищем.
