И пеоны, гогоча во все горло, набрасывались на работу с удвоенным рвением. Конечно, они не только уважали старого шутника - они прекрасно знали, что он не потребует от них сделать то, чего не может сделать сам. А назвать, чего он не мог бы сделать, было мудрено, и о каком-нибудь чрезвычайно трудном деле пеоны всегда говорили: "Ну, это и самому Себастьяну не под силу". На рослом вороном коне, облаченный в яркое, пунцовое с голубым пончо, Себастьян выглядел великолепно. Он носился на своем вороном по всему поместью, со свистом рассекая воздух петлей лассо, - показывал мне, как надо ловить бычков. Это делается шестью способами, и Себастьян владел всеми шестью с одинаковым совершенством. Чем быстрее мчался его конь, чем опаснее была скачка по неровной степи, тем точнее он бросал лассо, так что мне начинало казаться, что петлю притягивает к быку какой-то магнит и она сама собой захлестывает цель без промаха.
Себастьян мастерски владел лассо, но кнутом он владел поистине виртуозно. Кнут, с короткой рукояткой и длинным тонким кнутовищем, всегда был при нем, и это было страшное оружие. Я видел собственными глазами, как Себастьян на всем скаку выхватывал кнут из-за пояса и аккуратно сшибал головку колючего растения, проносясь мимо. Выбить сигарету изо рта у человека для него было детской игрой. Мне рассказывали, что в прошлом году какой-то приезжий позволил себе усомниться в гениальном "туше" Себастьяна и тот в доказательство снял с чужака кнутом рубашку, даже не задев кожу на его спине. Себастьян пользовался кнутом как идеальным оружием - он действовал им, как собственной удлиненной рукой, хотя отлично владел и ножом и топориком. С расстояния в десять шагов он разбивал топориком пополам спичечную коробку. Да с таким человеком, как Себастьян, лучше было не ссориться.
Мы с Себастьяном охотились по большей части ночью, когда многие животные вылезали из своих нор. Запасшись факелами, мы выходили с эстансии уже в темноте и никогда не возвращались раньше полуночи, а то и двух часов ночи, обычно принося с собой двух-трех зверьков. На такие ночные вылазки нас сопровождал пес неопределенного происхождения и весьма преклонного возраста: зубы у него давно сточились до самых десен. Это была отличная собака для нашей охоты - даже когда он хватал зверька, то нисколько не повреждал его своими беззубыми челюстями. Загнав и остановив зверька, пес не давал ему уйти, примерно раз в минуту коротким лаем давая знать, где он засел.
На одной из таких ночных охот мне пришлось воочию убедиться в громадной силе Себастьяна. Собака спугнула броненосца и гнала его несколько сот ярдов, пока он не скрылся в норе. Нас было трое: Себастьян, я и местный пеон. Мы с пеоном гнались за броненосцем порезвее и оставили далеко позади отдувающегося Себастьяна: его телосложение не очень-то подходило для спринтерских рекордов. Мы с пеоном подоспели как раз в ту минуту, когда зад броненосца исчезал в норе. Бросившись ничком на траву, мы вцепились - я в хвост, пеон - в задние лапы зверя. Броненосец так прочно закрепился передними лапами с длинными когтями за стены норы, что, как мы ни тянули, выбиваясь из сил, он, словно зацементированный, не сдвигался с места. Потом зверь рванулся, и пеон от неожиданности выпустил его лапы. Броненосец стал ввинчиваться в глубину норы, и я уже чувствовал, как хвост выскальзывает у меня из рук. В этот критический момент на поле боя появился пыхтящий Себастьян. Он оттолкнул меня, схватился за хвост броненосца, уперся ногами в землю по обе стороны норы и дернул. Нас засыпало землей, и броненосец выскочил из норы, как пробка из бутылки. Одним рывком Себастьян сделал то, что нам двоим оказалось не под силу.
Одним из животных, которых я намеревался снять для кино на эстансии, был нанду - южноамериканский страус, не уступающий своему африканскому родичу в способности мчаться с резвостью скаковой лошади. Мне хотелось снять старинный способ охоты на страусов - верхом на лошадях, с помощью боласов. Это оружие представляет собой три шара размером примерно с крокетные шары, выточенные из дерева и соединенные между собой довольно длинными веревками. Снаряд раскручивают над головой и бросают так, что веревки опутывают ноги страуса и валят его на землю. Себастьян специально организовал такую охоту, чтобы в последний день мы смогли ее снять для кино. Так как пеоны участвовали почти во всех сценах, они заявились с утра разряженные в лучшие костюмы, стараясь перещеголять друг друга яркостью наряда. Себастьян мрачно оглядел их с высоты своего седла.
– Вы только взгляните на них, сеньор, - процедил он, презрительно сплюнув. - Разряжены в пух и прах, в глазах пестрит, что твои куропаточьи яйца; суетятся, как стая гончих на зеленой лужайке, а все потому, что мечтают увидеть свои дурацкие рожи на экране… Смотреть противно.
Но я заметил, как тщательно он расчесал свои усы перед началом съемок. Мы целый день провели под палящим солнцем и к вечеру, отсняв последние кадры, почувствовали себя вконец измученными; все мы нуждались в отдыхе, все, кроме, конечно, Себастьяна, который был свеж, будто день только начался. По дороге домой он мне сказал, что вечером устраивает для нас прощальный ужин, на который приглашено все население эстансии. Там будет всего вдоволь, и вина, и песен, и танцев. Говорил он все это, а глаза его так и сверкали от удовольствия. У меня не хватило духу признаться, что я до смерти устал и мечтаю только об одном - добраться до постели. Я принял приглашение.
Празднество было устроено в обширной задымленной кухне, освещенной полудюжиной коптящих керосиновых ламп. Джаз-банд заменяли три гитариста, самозабвенно терзавшие струны. Стоит ли говорить, что душой общества и первым заводилой был Себастьян? Он выпил вина больше, чем кто бы то ни было, но был трезв как стеклышко; он сыграл соло на гитаре, спел великое множество песен - от самых грубых до самых трогательных - и поглотил при этом неимоверное количество еды. Но самое главное - он танцевал: танцевал настоящий дикий танец гаучо, со сложными па, прыжками и антраша, танцевал так, что балки над головой тряслись от удалого топота, а шпоры высекали искры из каменных плит.
Мой друг, приехавший за мной из Буэнос-Айреса, появился в самом разгаре веселья и сразу же в него включился. Мы сидели с ним в уголке, потягивая вино и глядя, как Себастьян откалывает коленца под рукоплескания и громкие вопли восторженных зрителей.
– Потрясающая энергия, - заметил я. - Он сегодня целый день работал, да так, что никто за ним не мог угнаться, а теперь нас всех переплясал!
– Вот чем хороша жизнь в пампе! - ответил мой друг. - Нет, совершенно серьезно, для своего возраста он просто молодчина, верно?
– А сколько ему? - спросил я небрежно.
Мой друг смерил меня удивленным взглядом.
– Вы что, не знали? - спросил он. - Через два месяца Себастьяну стукнет девяносто пять.
КАК Я ВОЗИЛ ЧЕРЕПАШЕК
В конце 1939 года, когда неизбежность войны стала почти очевидной, наше семейство снялось с острова Корфу и возвратилось в Англию. Мы временно нашли квартиру в Лондоне, и моя мама совершала регулярные вылазки в сельскую местность в поисках дома. А я тем временем принялся бродить на свободе по Лондону. Я никогда не любил большие города, но тогда Лондон привел меня в восторг. Ведь самой крупной столицей, которую я видел в своей жизни, был город Корфу - по размерам не больше маленького провинциального городка в Англии. Для меня в необъятной громаде Лондона таились сотни захватывающих открытий. Конечно, я стал постоянным посетителем Музея естественной истории, а уж в зоопарке я сделался своим человеком, даже успел подружиться с несколькими служителями. Я все больше убеждался в том, что работа в зоопарке - единственное стоящее занятие для человека, и все чаще мечтал о собственном зоопарке.
