ОЗЕРО ЯКАНЫ
Может быть, Британская Гвиана[1], расположенная на севере Южной Америки, - одно из самых красивых мест на земле: густой тропический лес, бескрайние саванны, зубчатые горные цепи, грандиозные белопенные водопады. Но моему сердцу всего дороже край ручьев - прибрежная полоса, протянувшаяся от Джорджтауна до границы с Венесуэлой. Здесь тысячи лесных рек и речушек пробираются наконец к морю и, достигнув открытой равнины, разбегаются по ней миллионами проток и ручейков, покрывая ее сетью зеркально сверкающего серебра. Роскошь и разнообразие растительности не поддаются описанию, а ее невиданная красота превращает этот уголок в сказочную страну. В 1950 году я ловил в Британской Гвиане животных для английских зоопарков и провел там целых шесть месяцев; побывал я и в саваннах на севере страны, и в тропическом лесу, и, само собой, в краю ручьев, охотясь за диковинным зверьем.
Я поселился в маленькой деревушке американских индейцев неподалеку от городка Санта-Роса, избрав ее своей штаб-квартирой в стране ручьев - до нее было два дня пути. Сначала мы шли на катере по реке Эссекибо, углубляясь в наиболее широкие протоки, пока не добрались до места, где катер пройти не мог: было слишком мелко, да и густые заросли не пропускали. Там мы пересели в утлые долбленки, которыми ловко управляли индейцы, наши гостеприимные хозяева - спокойные, славные люди. И вот, покинув широкое русло главной протоки, мы углубились в лабиринт узеньких речушек. Это было одно из самых прекрасных путешествий, какие я помню.
Протоки, которыми мы пробирались, порой были шириной не более десяти футов, и поверхность воды скрывалась под пышным ковром громадных белых водяных лилий с розоватыми лепестками, вперемежку с невысокими похожими на папоротники водяными растениями, которые протягивали к поверхности тонкие стебли, и на каждом из них у самой воды красовался крохотный аленький цветочек. Берега протоки густо поросли кустарником и громадными деревьями, согбенные и перекрученные стволы которых склонялись над водой, образуя туннель; с их узловатых сучьев свисали длинные бороды зеленовато-серых лишайников и масса розово-лимонных орхидей. Вода была сплошь укрыта зеленью, и мне казалось, что я, сидя на носу лодки, бесшумно и легко скольжу по усыпанному цветами зеленому газону, который слегка колышется, смыкаясь за кормой нашей лодки. Большие черные дятлы с алыми хохолками и светлыми клювами перелетали с дерева на дерево с громкими криками, старательно долбили подгнившую кору, а в тростниках и кустах по берегам ручья внезапно ракетой взмывали вертикально вверх вспугнутые болотные птицы, их ярко-красные грудки фонариками вспыхивали в небе.
Как оказалось, деревушка была расположена на возвышении - собственно говоря, это был остров, со всех сторон оплетенный кружевом речушек и проток. Маленькая хижина, в которой я разместился, стояла в очаровательном месте чуть поодаль от деревни. Она приютилась на краю долинки, занимавшей не больше акра, а вокруг нее собрались в кружок несколько громадных деревьев, похожих на толпу древних старцев с длинными седыми бородами из лишайника. Во время зимних дождей окрестные речушки вышли из берегов, и долинка все еще скрывалась под шестифутовым слоем воды; над поверхностью торчали только стволы высоких деревьев, отражения которых дрожали на агатовой темной глади. По краю затопленной долины разрослись тростник и широкий ковер из лилий.
С порога хижины можно было любоваться этим игрушечным озером в оправе зеленых берегов. Я проводил здесь многие часы ранним утром и по вечерам и своими глазами увидел, какое множество живых существ обитает на крохотном озерце и в окружающей его зеленой чаще.
Например, по вечерам к воде спускался енот-крабоед. Это немного странное животное, ростом с небольшую собачку, хвост у него пушистый, с чередующимися черными и белыми кольцами, лапы большие, плоские, розовые, а шкурка серого цвета, если не считать черной полумаски на глазах, которая придает зверьку довольно потешный вид. Движется енот-крабоед очень забавно - сгорбившись, вывернув ступни, неловко загребая и шаркая лапками, будто они натерты или обморожены. Спустившись к воде, мой енот с минуту уныло разглядывал собственное отражение, отпивал несколько глотков и, с безнадежным видом волоча лапки, отправлялся вдоль берега на поиски пропитания. В местах, где помельче, он входил в воду у самого берега, усаживался на задние лапы, а передними принимался шарить вокруг себя в темной воде. Его тонкие длинные пальцы, похлопывая, разгребали и перебирали ил; время от времени он с выражением радостного удивления извлекал нечто съедобное и тогда поспешно выходил с добычей на берег. Свой улов он всегда нес, аккуратно зажав в передних лапках, и съедал его только на сухом берегу. Лягушек он прижимал к земле и обезглавливал одним быстрым укусом.
Но если еноту попадался - что случалось нередко - крупный пресноводный краб, он бросался к берегу со всех ног, а выскочив на сушу, отбрасывал краба подальше от себя. Опомнившись, краб становился в оборонительную позицию, угрожающе размахивая клешнями, и тогда енот расправлялся с ним оригинальным и весьма эффективным способом. Краба легко обескуражить: если его похлопывать по панцирю, он не может ухватить вас клешнями и в конце концов поджимает все лапки, а уж разобидевшись, совсем отказывается вступать в неравную игру. Поэтому енот просто преследовал краба, постукивая по панцирю длинными пальцами и успевая отдергивать их от острых клешней. Минут через пять сбитый с толку краб подбирал лапки, складывал клешни и застывал в неподвижности. Тут-то енот, который до сих пор смахивал на милую старую даму, играющую с любимым мопсом, выпрямлялся, принимал деловой вид, затем быстро наклонялся и молниеносно перекусывал злосчастного краба почти пополам.
На краю долинки какой-то прежний владелец хижины посадил несколько деревьев манго и гуайявы, и плоды на них поспели как раз тогда, когда я там был; они привлекали множество разных животных. Обычно первыми жаловали древесные дикобразы. Они вразвалочку выходили из кустов, напоминая полных пожилых джентльменов немного навеселе, вынюхивая что-то громадными толстыми носами; их маленькие печальные глазки, словно полные непролитых слез, с надеждой шарили вокруг. Дикобразы карабкались на манговые деревья, как заправские верхолазы, и, шурша в кронах черно-белыми иглами, для страховки хватались за ветки длинными гибкими хвостами. Потом они пробирались на удобное местечко среди веток, надежно закреплялись там несколькими оборотами хвоста, усаживались столбиком и выбирали спелый плод. Держа плод в лапках, зверьки быстро вращали его, врезаясь в мякоть своими крупными резцами. Покончив с мякотью, дикобразы иногда довольно забавно играли с большой косточкой. Не трогаясь с места, они оглядывались как-то неуверенно и беспомощно, перебрасывая косточку из лапки в лапку, словно не знали, куда ее девать, а порой роняли понарошку и ловили в самый последний момент. Пожонглировав так минут пять, зверьки швыряли косточку на землю и отправлялись дальше по сучьям, шаркая лапками, за новым плодом.
Когда двум дикобразам случалось столкнуться носом к носу на одной ветке, они оба закреплялись на месте с помощью хвостов, поднимались на задние лапки и затевали самый смехотворный боксерский матч. Они уворачивались, размахивали лапками, закатывали оплеухи, делали обманные выпады, били "крюком" слева, "апперкотом", наносили удары по корпусу - и все это, ни разу не задев противника. Во время этого представления (минут пятнадцать) они сохраняли на мордах выражение легкого удивления и благодушного любопытства. Как вдруг, словно по неуловимому сигналу, оба зверька становились на четвереньки и расходились в разные стороны. Мне никогда не удавалось угадать ни причину таких боксерских спаррингов, ни "победителя", несмотря на это, я получал громадное удовольствие и покатывался со смеху.
