Именно в этот момент мы заметили, что к нам присоединилась дама, которая наблюдала за нашими действиями с несколько рассеянным интересом досужего зеваки.
— А что это вы тут делаете? — спросила она, колыхнув своими телесами, втиснутыми в обтягивающие брюки и хлопчатобумажную куртку.
Эластер обернулся и посмотрел на нее с кроткой улыбкой, склонив голову набок. К счастью, до того, как он внес дальнейшую путаницу в уже озадаченный разум, вмешалась Пола.
— Мы снимаем фильм о жизни диких животных в городе, — пояснила она. — Мы хотим показать, что даже в центре такого города, как Нью-Йорк, природа все равно заявляет о себе.
— Так, значит, вот для чего вам нужны эти козявки? — спросила дама.
— Да, — дружелюбно ответила Пола. — Они называются гусеницы коконопряда.
— Но они здесь не живут, — заметила дама. — Вы принесли их сюда.
— Ну да. Видите ли, здесь не было гусениц, и поэтому нам пришлось привезти их сюда для съемок, — объяснила Пола, начиная испытывать легкое волнение под пристальным неандертальским взглядом дамы, которая выглядела так, словно она только что в одиночку убрала весь мусор, оставшийся на Красной площади после первомайской демонстрации.
— А если их здесь не было, тогда зачем вы их сюда принесли? — спросила она.
— Для съемок, — резко бросил Эластер, который пытался сосредоточиться на том, в какую сторону следует двигаться гусеницам — справа налево или слева направо, и как заставить их повиноваться.
— Но ведь это же мошенничество, — сказала дама, выводя себя из состояния летаргии и принимая среднеевропейскую позу для убедительной аргументации — ноги слегка расставлены, руки на бедрах. — Вы принесли их сюда, и они здесь не жили. Это мошенничество. Вы специально принесли сюда этих козявок.
— Ну конечно же, мы принесли их сюда, — раздраженно сказал Эластер, потеряв нить своих размышлений. — Если бы мы их не принесли, нам бы нечего было здесь снимать.
— Это мошенничество, — снова повторила дама. — Так нечестно.
— А вы знаете, мадам, — произнес я, выступая в роли миротворца, — что девяносто процентов фильмов о природе, которые вы видите, как, например, фильмы Уолта Диснея, представляют собой подделку? Весь процесс создания фильмов в каком-то смысле представляет собой изготовление подделки. Однако то же самое можно сказать и о живописце, который пишет пейзаж и добавляет в него новые краски, чтобы лучше передать свой замысел.
— Уолт Дисней не мошенник, — сказала дама, теперь начиная проявлять воинственность саблезубого тигра, попавшего в интеллектуальную ловушку. — Уолт Дисней американец. Это вы занимаетесь мошенничеством, причем на нашем пустыре.
— У нас есть разрешение из мэрии, — сказала Пола.
— А у вас есть разрешение мошенничать от домового комитета 87-й улицы? — спросила дама, надуваясь, как индюк, собирающийся закудахтать.
— А разве мэрия не имеет над ним приоритета? — спросила Пола.
— Никто не имеет приоритета над домовым комитетом 87-й улицы, — решительно заявила дама.
— Вы знаете для некоторых небоскребы много жизни гусеницы, — произнес Эластер, рассеянно поворачиваясь на месте.
— Я пойду и расскажу обо всем домовому комитету 87-й улицы, — пообещала дама. — И тогда мы узнаем, кто разрешил вам заниматься мошенничеством.
Она решительно зашагала прочь, словно бы собираясь в одиночку прорвать блокаду Ленинграда, и мы все с облегчением вздохнули. Однако наше чувство облегчения было кратковременным. Эластер отдавал указания гусенице, наотрез отказывавшейся понимать по-английски, когда наша дама вернулась в сопровождении еще одной женщины, выглядевшей как одна из тех мегер, которые словно бы вылупились из змеиного яйца, с воинственным, насквозь пронизывающим взглядом, во всем замечающим только плохое. Ее сопровождал, вероятно для подмоги, мужчина, выглядевший так, словно когда-то, очень давно, он был вырезан из картона и на протяжении всей своей жизни непрерывно мок под дождем.
— Что здесь происходит? — спросила Мегера.
Пока Пола терпеливо рассказывала ей о фильме, который мы собирались снимать, Эластер раздраженно описывал возле них круги.
— А что вы делаете с нашей площадкой? — осуждающе спросила Мегера, словно это был по меньшей мере ботанический сад Кью, а не пустырь, по колено заваленный собачьими экскрементами.
— Они подделывают природу, — заявила Женщина Неандерталец. — И принесли с собой целую кучу козявок.
— Козявок? — сверкнув глазами, воскликнула Мегера. — Каких еще козявок?
— Вот этих, — ответил Эластер, показывая на дерево. — Это всего лшь гусеницы коконопряда. ^
— Коконопряды? — взвизгнула Мегера. — Вы принесли гусениц коконопряда на нашу площадку?
— Но ведь их здесь не было, — пояснила Пола.
— Да, и мы не хотим, чтобы они здесь были, — сказала Мегера.
— Но мы привезли их только для того, чтобы снять фильм, — объяснила Пола. — Потом мы снова увезем их с собой.
— Мы не хотим, чтобы на нашем пустыре развелись коконопряды, — решительно заявила Мегера, и в ее голосе появились металлические нотки.
— Просто возмутительно, — вмешался Картонный Человек. — Я проработал в журналистике двадцать пять лет и никогда не слышал о том, чтобы кто-то пытался фальсифицировать природу.
— Если вы были журналистом двадцать пять лет, то должны были сталкиваться с большим количеством неправды во всех ее проявлениях, — с некоторым раздражением сказал я. — Вы не можете не знать о том, что почти все фильмы о природе, которые вы видели, сделаны с той или иной долей обмана.
— Он говорил, что Уолт Дисней был мошенником, — вставила Женщина Неандерталец, по-видимому, считавшая это заявление таким же гнусным преступлением, как разжигание огня щепкой от креста Спасителя.
— Возмутительно, — согласился Картонный Человек. — Порядочный журналист никогда не опустится до фальсификации фактов.
— И не будет оскорблять Уолта Диснея, — добавила Женщина Неандерталец.
— О боже, — простонал Эластер, — мы упускаем свет.
— Все, что мы сделали, — терпеливо поясняла Пола, — это привязали к вишневому дереву две ветки с несколькими гусеницами коконопряда. Когда мы закончим снимать сцену с их участием…
— Когда вы закончите фальсифицировать сцену с их участием, — с возмущением воскликнул Картонный Человек, — совершите поступок, на который не пойдет ни один порядочный журналист.
— Когда мы закончим снимать сцену с их участием, — невозмутимо продолжила Пола, — мы тут же увезем их с собой.
— А куда это вы их увезете? — поинтересовалась Мегера.
— Туда, где они жили, — огрызнулся Эластер. — В более здоровую часть Нью-Йорка.
— А чем вам не нравится 87-я улица? — спросила Мегера.
