На больших скалах, лежащих в море, или, как их еще называют, «столбах», гнездились большие бакланы. Очень похожие с виду на длинноносых бакланов, они отличаются от них отливающим бронзой оперением и белыми пятнами на подбородке и щеках. Большие бакланы сидят на скалистых уступах, раскинув крылья в геральдической позе. Они выглядят в точности так же, как те фигуры на гербах, которые можно встретил, и на гигантских воротах, охраняющих въезд в средневековый французский замок. Мне кажется, когда баклан сушит крылья, в его внешнем облике появляется что-то доисторическое. Возможно, птеродактили сидели в такой же странной позе.
С нашей обзорной площадки у самой береговой линии был хорошо виден расположенный прямо напротив нас, примерно в сотне футов от берега, огромный утес, напоминающий по форме гигантский кусок сыра чеддер, поставленный на основание. Но если взглянуть на него с более близкого расстояния, то он приобретал сходство с многоярусной, крайне захламленной каминной полкой, заставленной дюжинами безвкусных безделушек из белого фарфора с надписями типа «Привет из Ворнмута». Это был птичий город, белая скала, где нашли себе пристанище десятки тысяч олуш. Их несмолкающие визгливые голоса ударяли вам в уши, как почти осязаемая волна звука. Сказать, что этот птичий город находился в непрерывном движении, значит не сказать ничего. В сравнении с ним Нью-Йорк в час пик показался бы полностью вымершим. Здесь олуши высиживали птенцов, кормили их, флиртовали, спаривались, чистили перышки и без усилий взмывали в воздух на своих шестифутовых крыльях. Сливочно-белые тела, черные как смоль копчики крыльев, оранжевые загривки и головы делали их необычайно красивыми, ступая по земле несколько неуклюже, вразвалку, они тут же преображались, когда взлетали с утеса и начинали скользить но воздуху, словно самые элегантные и грациозные летательные аппараты. Со своими длинными, заостренными с черными кончиками крыльями, острыми хвостами и голубыми клювами в форме кинжала они казались необычайно сильными и даже смертоносными созданиями. Мы наблюдали за тем, как они парят в голубом небе и, почти не взмахивая крыльями, используя лишь различные потоки воздуха, двигаются плавно, точно скользящий по льду камень. Вот они подлетают к утесу, почти касаются его кончиками крыльев, а затем разворачиваются, складывают крылья и приземляются так быстро, что глаз просто не успевает уловить это движение. Только что вы видели в небе большой черно-белый крест, а через какое-то мгновение он превратился в одного из многих шумных и беспокойных обитателей птичьей колонии.
Чуть дальше, в открытом море, мы наблюдали за их невероятной техникой рыбной ловли в действии. Олуши парят примерно в сотне футов над волнами, пристально всматриваясь в глубину своими бесцветными глазами. Неожиданно они разворачиваются на лету и камнем надают вниз, сложив за спиной огромные крылья, что делает их похожими на живой наконечник стрелы. Они входят в воду на огромной скорости и, подняв в воздух фонтан брызг, исчезают под поверхностью волн, чтобы через несколько мгновений вынырнуть с зажатой в клюве рыбой. Когда тридцать или сорок олуш, напав на косяк рыбы, начинают почти одновременно пикировать за добычей, это такое необычайное зрелище, что от него просто захватывает дух.
Мы напряженно работали весь день, снимая гигантский птичий базар, прервавшись лишь для того, чтобы перекусить на природе. Небо оставалось безоблачным, и под яркими лучами солнца, отражающимися от воды, все сильно обгорели. Лицо Ли так покраснело, что я даже сказал, что она выглядит, как тупик в парике, но почему-то это сравнение ничуть ее не позабавило. К вечеру нам удалось заснять на пленку морских птиц, занимающихся всеми возможными видами деятельности, и это была огромная привилегия — провести день в близком соседстве с таким количеством разнообразных птиц, которые, привыкнув к нашему присутствию, перестали обращать на нас всякое внимание и продолжали заниматься своими важными повседневными делами: воспитывать потомство, заниматься любовью с партнером, ссориться с соседями — и все это выглядело очень по-человечески.
Когда свет начал тускнеть и небо из голубого превратилось в бледно-лиловое, мы упаковали нашу аппаратуру и с сожалением покинули птичье царство. Я обойду молчанием свой подъем на утес; достаточно будет сказать, что он дался мне еще тяжелее, чем спуск, и, добравшись до вершины, я тут же рухнул на траву, как можно дальше от края обрыва, и неподвижно лежал на спине, уставившись в бледное вечернее небо, в то время как Джонатан, проявив редкую христианскую добродетель, раскопал в своей сумке бутылку «Гленморанжа» и усердно меня им отпаивал. Затем мы шли обратно по бархатистому дерну, через заросли вереска, фиолетово-коричневые в сумеречном свете, через пушицу, мерцающую вокруг, и под равномерный свист крыльев огромных поморников, пикирующих на нас в темноте.
Казалось невероятным, что за один день нам удалось отснять весь основной материал, необходимый для выпуска серии о морских птицах. Нам осталось лишь сделать несколько общих планов, и мы отложили их на следующий день. Наша съемка на величественных утехах Германеса была закончена, и мы вернулись на остров Джерси.
Здесь мы планировали снимать жизнь на скалистых морских побережьях. При скромном размере девять на пять миль остров имеет сильно изрезанную береговую линию, и в результате протяженность полосы скалистого побережья была просто огромной для такой маленькой площади. Другое положительное обстоятельство заключалось в том, что море вокруг острова относительно чистое, а огромный тридцатичетырехфутовый прилив при отступлении оставлял после себя акры и акры замечательных каменистых заводей, кишащих морскими созданиями всех мыслимых форм.
Море — удивительный мир. Это все равно, как если бы мы имели но соседству с собой другую планету, настолько необычны и причудливы на сселяющие его живые существа, настолько они красочны и разнообразны. С точки зрения натуралиста морская приливно-отливная зона представляет собой любопытнейшую экосистему, где многие создания живут в крайне беспорядочных условиях, в одни периоды времени находясь на глубине не скольких футов под бушующими волнами, а в другие оставаясь брошенными на суше. Разумеется, методы адаптации к такой суровой жизни многочисленны и разнообразны. Возьмем, для примера, обыкновенного моллюска-блюдечко, вид настолько распространенный, что на него обычно не обращают внимания. Он превосходно приспособился к окружающим условиям. Его раковина, имеющая форму шатра, отлично противостоит разрушительной силе прибоя. У самого моллюска в процессе эволюции развилась округлая мускулистая нога, при помощи которой он прочно прикрепляется к скале. Насколько прочно, вы можете проверить сами, попробовав оторвать от камня блюдечко собственными пальцами. Подошва ноги образует своеобразную присоску, и именно она позволяет моллюску держаться так цепко. Блюдечко имеет специальные жабры, которые, словно накидка, окружают его тело. Если при отливе эта нежная ткань высохнет, животное не сможет дышать и погибнет. Но раковина моллюска прилегает к скале так плотно, что в ней сохраняется определенный запас воды, и жабры остаются влажными до самого прилива. Такое плотное примыкание обусловлено том, что моллюск раковиной и присоской постоянно подтачивает камень. Это приводит к двум последствиям: в камне появляется округлое углубление, соответствующее по размерам раковине, а сама раковина, стираясь, еще плотнее прилегает к скале.
